Я спрыгнул с коня, чтобы разглядеть их поближе, сапоги взметнули сверкающие искры не смерзшихся снежинок.
Почти догадавшись, кому принадлежат следы, я все же опустился на землю, желая убедиться в своей правоте, поскольку оставшиеся на виду углубления были почти засыпаны, чудом сохранившись за грядой после ночной метели.
Длинная ступня оканчивалась широкими плоскими пальцами, развернутыми веером, что обеспечивало устойчивость ноге и ее владельцу. Я поднялся с колен, отряхивая руки от снега.
— Гоблины были здесь несколько часов назад, — сказал я. — Ветер прекратился до того, как пороша успела замести их следы.
— Это неважно.
Снежана встряхнула черными волосами, спадающими на плечи из-под пушистого заиндевевшего меха шапки. Белый единорог под ней нетерпеливо рыл снег золотым копытом.
— Я дала слово Ольгерду, что навещу его в определенный день и отказаться от него не могу.
Девушка тронула поводья, и единорог под ней расправил крылья, заскользив над снежной пустыней.
Высокий сугроб взорвался перед нами комьями снега, и из-под него вылез ледяной курганник. Длинная, прозрачная голова твари заканчивалась прямым, как у дятла, клювом. Два толстых рога, словно уши, поднимались по обе стороны черепа.
Тело чудовища было длинным, и казалось обманчиво хрупким. Тонкие лапы разгребали снег, освобождая хвост, на котором были нанизаны человеческие черепа.
— Лучше бы ты послушала своего друга, амазонка, — сказал курганник.
Его голос был тихим, словно шелест ветра далеко, на дне холодного фиорда.
— Я не боюсь гоблинов, — ответила Снежана.
— Напрасно. Эти твари поедают своих родителей, как только вырастают. Убить человека — для них особая доблесть. Как только вы въехали в Долину ветров — по крайней мере, три прайда гоблинов отправились по вашему следу.
Девушка презрительно фыркнула.
— Тогда почему они до сих пор не напали, сосулька?
Неясные тени пробежали по лицу курганника, словно там, где-то в глубине льда, перекатывалась вода. Для него это означало улыбку.
— Они боятся меня, красавица, — сказал он.
Монстр наклонил голову, прислушиваясь к завыванию ветра.
— Мне нет дела до тех, кто умирает в Долине, — произнесло существо. — Здесь нельзя жить. Сюда приходят только за смертью. Люди, гоблины, кобольды режут друг друга, одни ради золота, другие для шкур и мяса. Каждый считает себя высшим существом, а остальных — зверями. Мне все равно.
— Чего ты хочешь? — спросил я. — Денег?
Курганник всплеснул тонкими птичьими лапами:
— Какой вздор! Мне не нужны монеты. В отличие от вас, людей, я счастлив и без них. Я нуждаюсь в чем-то неизмеримо большем или меньшем, это уж как посмотреть. Единственная крохотная капля крови — вот плата за проезд.
Я усмехнулся, глядя на нелепое создание, и снял кожаную перчатку, освобождая руку. Однако тварь отрицательно замотала прозрачной головой с такой силой, что казалось, тяжелые рога отвалятся, не выдержав напряжения.
— Нет, не ты! Виру[1]платит тот, кто нуждается в проезде, а это не ты, красавчик, а твоя спутница ведунья. Ей и резать пальчик.
Снежана, не желая спорить из-за пустяка, сняла с пояса тонкий кинжал, уколов острием палец. Курганник немедленно подставил неизвестно откуда появившуюся склянку из горного хрусталя и поймал алую каплю, плотно закрыв горлышко флакона притертой пробкой.
Довольно перекосив лицо, возможно, подмигнув, он немедленно исчез в сугробе, принявшем прежний вид застывшей морской волны с гребешком пены. Снежана, склонившись с седла, зачерпнула с верхушки снега, вытерла кинжал и палец, недоуменно покачав головой:
— Что за глупые причуды, не ворожить ведь он собрался.
Я промолчал, уже жалея о нашем согласии — ведь кровь хранит в себе память о человеке, вряд ли она понадобилась курганнику для коллекции или доброго дела.
Впрочем, возвращать склянку было поздно, тварь не сидела в сугробе, а постоянно меняла место, неслышно струясь под снегом.
2
Согласно обычаю, Ольгерда похоронили возле родной деревни. Затем кобольды, призвав элементалей земли, перенесли курган в Ледяную пустыню, — в далекий холодный край, где солнце никогда не садится, зависнув низко над горизонтом. Русы верили, что тем самым оказывают уважение мертвому.
Спрыгнув на снег, Снежана остановилась возле насыпи, вглядываясь в нее, как будто желая разглядеть лицо воина. Я услышал негромкий голос.
— Вот я и пришла, Ольгерд. Годы пролетели так быстро, и так много всего случилось за это время. Но я никогда не забывала, что живу благодаря тебе, отдавшему свою жизнь за мою.
Вдруг в вышине раздался тонкий дрожащий звук, как будто струна ожила на мгновение и вновь замолчала. Это пронесся первый, одинокий порыв ветра перед надвигавшейся бурей.
Он принес с собой тучи, закрывшие солнце, затенившие все вокруг, спустившиеся так низко, что казалось, их можно достать острием меча.
Покинув седло, я подошел к Снежане, настороженно оглядывающейся вокруг. Черное клубящееся марево начало сгущаться, превращаясь во вращающийся кокон, вдруг распавшийся на две части, плеснув голубоватым светом. Перед нами предстала фигура всадника на коне в боевом облачении.
— Ольгерд! — воскликнула Снежана, порывисто шагнув к нему.
Но я удержал ее, положив ладонь на плечо — нечто странное происходило с другом ведуньи. Лицо его исказилось и набрякло, руки метнулись к горлу, как будто пытаясь ослабить невидимую веревку, стягивающую шею, веки неестественно сжались, заползая за глазные яблоки, лезущие наружу.
Вдруг руки мертвого ратника опустились, кулаки замолотили по воздуху, отбиваясь от неведомых врагов, но очевидно не попадая в них.
Тело воина сотрясалось и гнулось от сыпавшихся на него ударов, потом напряженно вытянулось, сотрясаемое мелкой дрожью. И наконец замерло, совершенно обессилев. Звенящий от ужаса голос Снежаны вопрошал:
— Ольгерд, что с тобой? Хоть слово скажи, я не могу помочь тебе!
И тот глухо, со смертельной усталостью проговорил:
— Я и сам не понимаю, девочка моя добрая, спасибо, что выполнила обещанное. Мне хоть немного легче стало, как лицо твое увидел. Но душу мою не пускают в загробный мир, Ирий, тот прекрасный сад, куда отправляются после смерти почти все, кроме самых страшных преступников. И я день за днем пересматриваю свою жизнь и не нахожу того, за что мог быть наказан такими страданиями.
Он замолчал, на миг забывшись, сцепив пальцы и устремив глаза в неведомое. Видно, в бессчетный раз просматривал минувшее и собственные поступки в нем. Я поторопился вернуть его в сегодняшний день, не зная, сколько еще Ольгерд сможет говорить с нами.
