— Сейчас! — бросил он и бросился сам, напропалую, добывать еду, чтобы ее насытить.
Учуяв жареную курицу, Фонтанна, сидевшая с поникшей головой на тротуаре, встрепенулась и метнула в Бена — он спешил к ней с противоположного — улыбку… такую, что у Бена до сих пор остался след да и сама она немало удивилась.
Эта была не такая улыбка, какой она привыкла улыбаться, и не такая, какую явление жареной курицы обычно вызывало на ее лице. Фонтанне показалось, что ее произвели какие-то другие мышцы, которые вдруг специально выросли, в награду и в благодарность Бену.
Такая улыбка подкосит вас на полном ходу, заставит плюхнуться на землю и залиться слезами от счастья. И Бен едва-едва все это не проделал, но все же у него хватило стойкости выдержать улыбку с честью. Здравый смысл подсказал ему, что вряд ли Фонтанне понравится, если он усядется посреди улицы и разрыдается.
Тем более, когда она голодная.
Не замедляя шага, он весь открылся, так широко, как только мог, чтобы Фонтаннина улыбка попала ему внутрь и там, внутри, осталась, не причинив ущерба ничему вокруг.
Потом, опять замкнувшись, он подошел к Фонтанне и сказал:
— На вот… это тебе, моя птичка.
* * *
Они сидели рядышком на тротуаре и закусывали жареной курицей.
Фонтанна уплетала с наслаждением, а Бен смотрел на нее во все глаза. Сам он обычно ел спокойно, без эмоций, только ради насыщения, а вид Фонтанны, пожирающей курятину, настолько захватил его, что он и вовсе забыл о еде.
То было воодушевляющее действо, казалось, даже курица была в восторге от того, что принимала в нем участие, она так и порхала в руках у Фонтанны и с радостным трепетом попадала ей в рот.
Для девушки все это было не в новинку, и ей приходилось подстегивать Бена:
— Ешь, ешь, Балу, тебе надо есть.
Уже потом Фонтанна рассказала Бену, что так у нее было с детства, между ней и пищей всегда существовала некая живая связь, она сама не понимала, что это такое, родителей же эта аномалия тревожила.
— Однажды за обедом с блюда спрыгнула редиска и покатилась по столу точнехонько ко мне. Мама расплакалась, а я… я слопала редиску.
— Ну, правильно, а что же оставалось делать!
— Вот и я так подумала.
— Она, наверно, умерла счастливой.
— Да мама вроде бы еще жива.
— Я про редиску.
— А-а! — Фонтанна улыбнулась. — Редиска так и захрустела под зубами, как будто только этого и дожидалась!
Очень скоро от лежавшей между ними курицы, которая когда-то бегала, потом была убита, ощипана, зажарена, а потом ожила и встретила блаженную кончину во рту Фонтанны, остались только кости.
Бен тщательно и тщетно осмотрел их.
— Ничего больше нет, — сказал он.
— Бедная цыпа!
— Я не цыпа.
— Да? Ну ладно.
— Хотя… — засомневался Бен, — кто его знает…
Он встал и замахал локтями:
— Кудах-тах-тах!
Фонтанна рассмеялась. Она тоже вскочила и плотоядно щелкнула зубами:
— Ам!
— Нет-нет! Кудах-тах-тах! — Бен бросился бежать.
— Куда же ты, цыпа, постой! — закричала Фонтанна и погналась за ним.
* * *
Бен и Фонтанна бежали со всех ног, кружа и петляя, как придется.
И, наконец, один город знает, как очутились на той же улице, где встретились. Но к тому времени оба давно уже забыли, почему гонялись друг за другом, и обоим было наплевать — гонялись да и всё.
(Бомж протер глаза: мимо него лихо промчался Бен, и это противоречило его представлениям о злобных курильщиках. Следом за ним неслась как угорелая Фонтанна, и тут бомж одобрительно хмыкнул: дескать, известное дело, как поешь грейпфрутов, так и разбирает охота бегать… хотя сам он с места ни на сантиметр не сдвинулся.)
Бен поравнялся с овощной лавкой и остановился на полном ходу в том самом месте, где они с Фонтанной врезались друг в друга.
Подбежала Фонтанна. Бен подставил ей спину, она развернулась, и оба замерли спиной к спине, опершись друг о друга и вытянув ноги, уставшие, потные и запыхавшиеся.
Сердца их неистово колотились и сотрясали грудь, затылки соприкасались, поэтому они не могли видеть, что оба одинаково улыбаются, блаженно закатив глаза.
* * *
Не успев хорошенько отдышаться, Фонтанна сказала:
— Пойдем-ка, я что-то тебе покажу.
И отвела Бена к африканской бакалейной лавочке, на которой все еще висела табличка «Обиделся».
Табличка висела криво, и они долго разглядывали ее, склонив головы набок. Бакалейщик даже не спустил железную шторку — просто закрыл дверь и повесил табличку.
Внутри все в этой своевольной лавке имело вполне рабочий вид. Бен, как утром Фонтанна, толкнулся в дверь, но та не поддалась. Можно было подумать, хозяин-африканец внезапно рассвирепел и, не помня себя, выскочил из лавки. Правда, про табличку все-таки не забыл, но, судя по буквам, написал ее наспех, и болталась она так криво, как будто, уходя, бакалейщик со всей силы хлопнул дверью. Странно еще, что покупатели не стучали изнутри в витрины, взывая к прохожим о помощи. Однако в лавке было пусто: ни покупателей, ни обидчивого африканца, странное закрытие оставалось загадкой.
— И давно тут закрыто? — спросил Бен.
— С утра, — ответила Фонтанна. — На что это он, интересно знать, обиделся?
— Может, просто запарился? — предположил Бен после легкого раздумья.
— Вряд ли. Он африканец, — возразила Фонтанна и после вовсе невесомого раздумья сказала: — А может, замерз?
— В такую жару? Африканцы, конечно, народ зябкий, но уж не настолько!
— Ну, тогда я не знаю, — сдалась Фонтанна.
— Я тоже, — сказал Бен. — Но у меня есть друг, который знает всё.
У друга, который знает всё
Бен и Фонтанна шли узкими улочками, то и дело сворачивая с одной на другую.
Они старались придерживаться нужного направления, поскольку знали: точного маршрута не существует, ведь город без начала и конца горазд на неожиданные фокусы. Бен рассказал Фонтанне, как однажды вышел за сигаретами и путь до киоска занял пять минут, обратный же — двое суток. Он запасся терпением, шел ночью, при свете луны, единственной спутницы в долгой дороге, и был ужасно огорчен, что вернулся так скоро.
— Надеюсь, — сказала Фонтанна, вышагивая рядом с Беном, — сейчас мы не сразу придем.
Они шли прямо-прямо-прямо, сворачивали — но ни разу не повернули вспять — и снова прямо, сворачивали и опять… пока не очутились перед садом без ограды. На вид весьма запущенным, и эта видимость была нелживой. А в глубине раскинулся одноэтажный деревянный дом, похожий на большой барак, накрытый крышей лишь наполовину.
