Теперь же, когда против него выступали воистину гигантские, чуть ли не всевластные силы, радость сражения с которыми могла окупить долгие годы кропотливого служения, Старик не мог сделать решающий шаг. Он дал присягу следовать интересам Дэртара, и нарушить её, повергая Империю в море борьбы и ныне уже реального, столь близкого внутреннего кровопролития, не мог.
* * *
Долгую минуту ничто не нарушало длящегося осязаемого ожидания. Затем, в полной звенящей тишине, Танат Гиллар повернулся, заскрипев новыми туфлями простого офицерского кроя, к которым имел пристрастие с самого офицерского детства, с шести лет.
— Отвечая на вопрос, Ваше Высочество, — безжизненным, ровным голосом, надтреснутым и чуть охрипшим, произнёс он. Замолчал. Пожевал губами, готовясь поднять на неё взгляд выцветших блекло-серых глаз. Поднял, посмотрел в безмятежное, ожидающее лицо... В глазах Принцессы застыла странная, едва заметно тоскливая недосказанность.
— Я не желал бы раскола Империи, — сказал наконец он, устало и серо глядя на неё. — Не хотел бы анархического правления и расслоения интересов, как не желал бы расформирования Воинства, — с его сухих бледных губ сорвался крошечный вздох. — Но я не вижу иного пути. Для нынешних правителей Империи, не для себя.
В глазах Катарины медленно, в такт его словам разгоралось спокойное, уверенное понимание. Она видела и слышала каждое произнесённое слово, — и сотни остающихся несказанными. Она улыбалась — никто не замечал её улыбки, даже Старик, который смотрел прямо на неё.
— Мне, — тихо сказал он, — было бы просто пойти на исключительные шаги. Но я сознаю, что при всей полноте влияния отдельного человека на массы существует предел, через который мне перейти не дано. Есть другой, кто мог бы изменить все, с самого начала до конца.
Губы Инфанты дрогнули, искривившись на мгновение: о, как она была с этим согласна!..
— Но Он предпочитает не вступать в ширящийся конфликт. В расслоение интересов, о котором я упомянул... — Старик качнул головой, прислушиваясь к своим мыслям, тщательно стараясь сказать все так, как написал бы лучший и тщательнейший хронист, без единого лишнего знака, без вздоха. Голос его размеренно скрипел. — И я, вслед за Ним, понимаю, к чему приведёт прямое вмешательство Диктатора. Сколько оно будет длиться, чем закончится. И если одна дорога ничуть не лучше другой, пусть будет выбрана та... — Он запнулся, на мгновение замер, вздохнул... и твёрдо завершил: — ...которая будет выбрана.
На этом полководец замолчал. Впалая грудь его, не украшенная ни одной из полученных наград, облачённая в ежедневный серо-чёрный офицерский камзол, неуверенно всколыхнулась пару раз. Бледное лицо посерело. Принцесса явно истощила старика, силы его были на исходе — это видел каждый. Лагеру, согласно расположению в круге обращённому к Диктатору лицом, было абсолютно непонятно, как тот умудрился дожить до нынешнего дня и перенести напряжение последних недель на ногах. По мнению старшего телохранителя, Гиллара следовало отправить на покой. Все равно, в богатый дворец или домой, в деревню, из которой он пришёл. Его следовало просто избавить от всего этого, — чтобы спокойно дожил оставшиеся недели. Честно говоря, было жалко деда. Добрый ведь человек...
Нож, мыслящий дальше Лагера, в те же секунды был сильно удивлён. Он не ожидал, что постаревший, теряющий силы человек в нескольких словах, так спокойно и полно раскроет Принцессе причины, по которым собирается отступить. И, как показалось убийце, Катарина также ожидала не совсем такого ответа.
Подвижное, светлое, сияющее лицо Её Высочества замерло; прищуренные глаза краткое мгновение изучали сгорбленного, опустившего взгляд старика. Затем Инфанта кивнула.
В общем и целом, понял, нутром ощутил Нож, исходом этого разговора Катарина была удовлетворена.
— Я выслушала вас. Благодарю, — сказала она, не кланяясь и даже не кивая ему, в очередной раз наплевав на этикет, — и удаляюсь. Желаю оставить вас наедине с вашим падением... Диктатор.
Развернувшись, плеснув волной платья по мрамору светлых плит, взметнув черноту изящно свитых волос, Принцесса кивнула телохранителям и, сотворив знак общего переноса, покинула слабого, одинокого старика.
Избранный ею путь свидетельствовал о чувствах, обуревавших Катарину. Суть их составляла умеренная, сдерживаемая, спокойная печаль.
2Как только он подписал неровный, сворачивающийся свиток, Элдор Бринак едва сдержался от открытого вздоха, а лица почти всех остальных, находящихся в приёмной, заметно просветлели. Бесстрастными остались лишь четверо: Дориан Стайн, присутствующий на церемонии как независимый наблюдатель от Совета Конклава, и три генерала, командующие блоками северо-восточных округов, которым Отречение Гиллара приносило в лучшем случае ссылку.
Личный адъютант Диктатора, пухлощёкий, среднего возраста, взволнованный и вспотевший человек по имени, кажется, Томас, выдохнул в момент подписания и никак, уже несколько ударов сердца, не мог вдохнуть; лицо его посерело от переносимого волнения.
Один из сопровождавших Элдора Бринака шагнул к Диктатору, склоненно принимая свиток в чёрный кожаный переплёт, закрывая его, предварительно расправив подписанное Отречение, и тотчас же безмолвно отступая назад.
— Б-благодарю вас... — с трудом переведя дух, юноша склонился, снятой шляпой касаясь пола, затем распрямился — кровь стремительно отлила от его и без того не в меру бледного лица — и добавил: — Вы поступили благородно, мой господин * все поймут и ославят это!..
В его словах была искренняя вера в сказанное. Старик бесстрастно отвернулся от юноши, лишь бросив на него краткий, ничего не выражающий взгляд. Затем опёрся на мгновенно подставленную руку секретаря и, не глядя на посланника Совета, направился к выходу.
В приёмном зале стояла гробовая, тяжёлая тишина.
У самого выхода Гиллар остановился, исподлобья глядя на генералов Финнегана, Виссенара и Дарса, седая, чёрная и темно-каштановая головы которых оставались непокрытыми до сих пор, — как у охранников, сопровождающих или слуг.
Мгновение он смотрел на них, взглядом не пытаясь сказать ничего, не выражая даже серой усталости, владеющей всем его существом.
В следующий миг три генерала — и наследник рода Амато, и выходцы из простых солдат — чётко, синхронно поклонились ему... Устав запрещал отдать честь гражданскому лицу.
Старик опустил глаза и вместе с адъютантом вышел в полумрак коридора.
Сумрак комнаты распался на череду светлеющих теней: входящие широко распахнули высокую двустворчатую дверь.
— Финнеган Лапрад! — холодно и чётко произнёс капитан двойной кварты внутреннего подразделения гвардии столицы, пришедшей за командующим второго северо-восточного блока войск, рапортуя впечатанные ночным инструктажем слова. — Согласно приказу специальной комиссии Высшего Совета вы арестованы и обвиняетесь в преступном злоупотреблении властью. Сдайте оружие, документы и кольцо, следуйте за нами.
