– Что угодно, мсье?
– Фиалковый макарон.
Молодая продавщица вручила мне мой трофей.
– А для мадам?
За мной стояла женщина, улыбаясь в предвкушении лакомства – костюм, волосы стянуты в узел, бриллиантовое колье, зрелые черты.
– Фиалка, какая удачная мысль: никогда об этом не думала.
– Сожалею, но этот мсье взял последний.
– Ах, – вздохнула женщина. – В кои-то веки решилась…
Я протянул ей макарон.
– Фиалка больше подходит даме. Я возьму «оперà», мадемуазель.
И сел у окна. Снаружи, прислонившись к своей машине, все с той же хмурой физиономией ждал таксист. Дама покинула чайный салон, весело поблагодарив меня жестом. Я видел, как она выбросила обертку в урну и впилась зубами в свой макарон. Потом исчезла за углом улицы.
Вкус шоколада. Шипение шампанского, пенящегося в фужере. Это крестины Клелии, мне всего пять лет. Мама украсила дом, словно сказочный замок: лестница увита плющом и белыми лилиями; лампочки заливают сад волшебным светом, колыбель моей сестры возвышается на ковре из белоснежного гусиного пуха, а с потолка свешиваются гирлянды шелковых цветов, с особым тщанием изготовленных моими тетушками.
Лихорадочное возбуждение, радостные крики, песни. Во всеобщем ликовании никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Ужасно одинокий, я слопал половину фигурного торта, прежде чем меня вырвало, а потом потерял сознание и упал головой под колыбель.
– Еще что-нибудь, мсье?
– Счет, пожалуйста.
Я снова сел в такси. Водитель слушал новости по радио. «Драматический взрыв в здании на берегу Сены, – репортер от возбуждения почти кричал. – Точное количество жертв пока неизвестно. Команды спасателей на месте, а также полиция, которая проводит предварительное расследование, чтобы определить причину трагедии».
– Со всех сторон обложили, – прокомментировал таксист. – Опять арабы шалят.
Голос репортера продолжал: «Гораздо больше повезло мужчине в парижском метро – бросившись на рельсы, он остался жив, отделавшись простыми переломами».
– Пф-ф! Надо было просто башку себе прострелить – и никаких чудес! Это я вам гарантирую.
«По прогнозам синоптиков в конце дня может разразиться гроза с сильным ливнем».
– Высадите меня здесь, – приказал я таксисту, прежде чем тот успел добавить еще одно тонкое замечание.
Поднялся легкий ветерок, сделав воздух пригодным для дыхания. Я закончил путь пешком, без всяких затруднений, довольный тем, что смог хоть немного побыть в одиночестве. Улица была тихой, тенистой – лишь столетние деревья да богатые дома. Жизнь здесь, наверное, была безнадежно спокойной и в лучшем случае оживлялась появлением хорошо воспитанных школьников, спорящих из-за полдника, или тявканьем миниатюрных собачек, которые так нравятся обеспеченным старичкам. В общем-то идеальное обрамление для нотариальной конторы.
Мне не пришлось звонить: дверь была приоткрыта. Внутри царила интенсивная деятельность, которая контрастировала с пустынностью улицы. В странной тишине торопливо сновали клерки с охапками документов в руках, глядя себе под ноги. Толстое напольное покрытие, обои на стенах, приглушенный звук телефонных звонков – все тут, казалось, было рассчитано на то, чтобы избежать малейшего шума. Мне вдруг стало не по себе.
– Подождите в салоне, – предложила девица у стойки в приемной. – Мэтр Жамбер на несколько минут задерживается.
Я направился к двойной белой двери. Уже собираясь ее толкнуть, я вдруг услышал резкий голос Клелии.
– Жаль, что папы и мамы уже нет, – сказала она. – Вот бы порадовались.
Может ли такое быть, чтобы мы с ней в итоге разделяли одну точку зрения?
– Не дели шкуру неубитого медведя, – послышался голос Дана. – Мы пока ни в чем не уверены.
– А зачем, по-твоему, он нас позвал сюда? В любом случае, кроме нас, у него никого нет.
– Мы никогда не были близки, – продолжил Дан. – Особенно вы двое.
– У нас имелись основания, – отозвалась Клелия.
– Как бы там ни было, это все равно что Рождество до срока, – внезапно подал свой писклявый голос шурин. – Ты хоть представляешь – а если бы твои родители взяли другого? Из соседней колыбели.
Я отпрянул на шаг. Инстинктивно. Но один шаг ничего не менял. Я все превосходно слышал.
– Я знаю людей, – сказал Дан, – первый мальчишка, которого им подсунули, оказался дауном. Они только через два месяца заметили. К счастью, это было за границей: они смогли его вернуть. Ужасно говорить такое, но не будем лицемерами – я на их месте сделал бы то же самое.
Слова сдавили мою грудь. Дыши, Альбер.
Взгляды моей матери. Моей матери? Вспомнились забытые фразы. «Ты не знаешь, как тебе повезло», «Бывают же неблагодарные!»
Пустота в животе. Немногим удается дважды за свою жизнь узнать, что они лишились родителей.
Дыши еще, Альбер. Ты ведь не сдохнешь сейчас, нет? Тебе предстоит сделать кое-что получше, парень. Десять минут назад ты чувствовал себя так, будто один в целом свете; отныне ты знаешь, что и был таким. Но сейчас кое-что изменились.
– Ладно, – сказал мой шурин. – Куда он к черту подевался, этот Санта-Клаус? Хочет помариновать нас подольше, так, что ли?
Я вошел.
– Добрый день всем. Очень рад вас видеть.
Dear Prudence[4]
Внезапно мой живот издал странный звук. Металлический и невнятный. «Музыка», – говорил в таких случаях мой дедушка, не способный выражаться иначе, кроме как поэзией. У него для всего находилось объяснение или истолкование. Без излишнего высокомерия и уверенности. Когда я удивлялась его прозорливости, он отвечал, что всего лишь посредник. Без особых заслуг, по его словам, потому что это знание досталось ему от родителей, а они получили его от своих, и так далее.
Увы, эта блестящая цепь на мне оборвалась: у меня ни на что нет ответа. Я извожу себя сомнениями и страхами. Анализируя мир, выискивая малейшую ошибку, разоблачая хитрости, я потеряла веру во все – начиная с себя самой.
И не Клара Про изменит тут что бы то ни было. По меньшей мере раз в месяц она находит средство обескуражить меня: «Чего ты хочешь, моя дорогая Прюданс, если бы это зависело только от меня, я бы позволила тебе возглавить это дело, но вообще-то… ты же сама знаешь…»
И она умоляет меня проявить понимание. Утверждает, что, в конце концов, обязательно назначит меня, будто ей надо давать отчет какой-то высшей инстанции, будто не она сама тут хозяйка, босс, мадам генеральный президент-директор… Но оставим в стороне это сокровище криводушия.
