Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
Конечно, все трудности были связаны не только с моей судьбой, но и в большой мере со сложившимся характером моей беспокойной натуры…
И конечно, мне нередко очень не хватало ума и моментальной сообразительности в делах и поступках, и с этим большим недостатком, наверное в основном передавшимся мне от родителей и других предков, я ничего не мог поделать: глупостей в жизни, увы, было сделано великое множество…
Глава 3
Когда я был в возрасте отрока и учился в средней школе, мне еще не приходила в голову мысль о моей будущей профессии. Хотя в туманных мечтах давно грезилось, что буду писателем, так как много начитался художественной литературы, а в раннем детстве даже пытался писать стихи на родном – чувашском языке. Не исключалась и возможность стать историком. Однако с первого же дня окончания школы возникла необходимость в немедленном и окончательном выборе моей профессии, то есть высшего учебного заведения (вуза), в котором мне предстояло учиться дальше. Это был первый очень важный и ответственный шаг в жизни (второй такой же шаг для мужчины – это женитьба). Оставаться же дальше только со средним образованием я не мог, да к тому же ни за что этого не допустили бы мои родители.
Выбор значительно облегчался и одновременно усложнялся тем, что я при окончании школы получил аттестат, который позволял мне поступать в любой вуз страны без вступительных экзаменов. Так что выбор был, и очень широкий.
В те дни отца – выходца из забитого и темного чувашского народа – охватила перед многими его коллегами и особенно односельчанами очень большая гордость за успешное окончание сыном средней школы и раскрывшиеся перед ним возможности. Он сразу же заявил, что я буду дальше учиться не в чувашской столице Чебоксары, а только в столице всей страны – Москве – и только в ее самом солидном вузе, то есть в Московском государственном университете (МГУ). Кроме того, отец сказал, что моя профессия должна быть не гуманитарная, а наиболее престижная в то время – инженерная. Но тут оказалось, что МГУ не готовит инженеров, а я еще вдобавок робко возразил отцу, что хотел бы быть писателем, то есть, в современном понимании, журналистом. Отец сначала промолчал, а потом заявил: «Посмотрим, какие появятся в центральных газетах объявления о приеме студентов в московские вузы».
Начали внимательно следить за этими объявлениями. Вскоре наткнулись на объявление Московского института истории, философии и литературы (точное название его уже не помню). Я тут же подумал, что именно этот институт мне подходит. Сказал так отцу, но тот, конечно, не высказал своего одобрения, но и возражать не стал. Начали готовить документы, чтобы послать их по почте в Москву – в институт.
Через пару дней отец увидел у себя на работе другое объявление: принимаются на первый курс без вступительных экзаменов слушателями в Военно-инженерную академию им. В. В. Куйбышева гражданские лица, окончившие среднюю школу с таким же аттестатом, как у меня. Другие военные академии тогда подобных льгот гражданским лицам не давали, а со следующего года их отменила и эта академия. Отец показал мне данное объявление, и мы всей семьей сразу же решили, что Военно-инженерная академия – как раз то, что мне нужно. Прельстило всех то, что академия очень престижна, платят там большую стипендию – размером, кажется, около 550 рублей в месяц на первом курсе (при нашей далеко не богатой жизни это было очень важно), слушатели носят красивую военную форму, а самое главное – молодым человеком приобретается очень хорошая инженерная специальность, обеспечивающая ему безбедную жизнь в будущем. (А того, что вскоре может разразиться война со всеми ее страшными последствиями, ни я, ни другие члены нашей семьи в то время совсем не предполагали.)
В конце июня мои заявление о приеме в академию, аттестат, автобиография (она заканчивалась словами: «Среди родственников лиц, служивших в Белой армии, раскулаченных, лишенных права голоса, осужденных, находящихся под судом и следствием, не было и нет»), справку, рекомендации, а также три заверенные Батыревским сельским советом фотокарточки размером 9 на 12 см (со значком ПВХО на пиджачке) были уже отправлены почтой ценным письмом в Москву по указанному адресу. И мы с нетерпением стали ждать ответа.
То, что я собираюсь поступать в академию, естественно, сразу же стало известно очень многим, да мы и сами вовсе этого не скрывали. Но, наверное, все же нам не следовало действовать очень открыто, так как это, как оказалось чуть позже, послужило чуть ли не единственной причиной того, что меня все-таки не приняли в то учебное заведение, о чем ниже скажу особо.
Пока мы стали ждать ответа из академии, мои родители дали нашей деревенской портнихе Головинской заказ пошить мне из обратных сторон кусков распоротого мамой великоватого тогда для меня отцовского шерстяного костюма, который отец носил редко в молодости, новый, коричневато-серый пиджак с черными клеточками. После нескольких примерок на мне пиджак был готов. Кроме того, 8 июля я впервые в своей жизни получил в районном отделении милиции однолистный, складывавшийся вдвое двухгодичный паспорт без фотокарточки. В это же время родители написали в Москву проживавшей в ней, кажется, с 1925 года бывшей жительнице нашей деревни и их ученице Смирновой Агафье (Гале, как она позже стала себя называть) Егоровне письмо с просьбой приютить меня в ее квартире на несколько дней, когда я прибуду в столицу. Та сразу же (в то время письма из Москвы доходили до нас даже за двое суток) ответила положительно, написав подробно, как доехать к ней на метро. Было решено, что в Москве я не буду тревожить дедушку – маминого отца Матвея, находившегося там же до осени на заработках вместе с другими земляками – односельчанами.
В один из первых дней третьей декады июля, наконец, пришло из академии на мое имя официальное, напечатанное типографским шрифтом, письмо – вызов, в котором мне предлагалось прибыть за свой счет в учебное заведение точно к указанному сроку для оформления слушателем.
В субботу 23 июля я выехал из Батырева автобусом на железнодорожную станцию Канаш (бывшие Шихраны) и часа через полтора был уже там.
Тогда та станция, о которой еще и поныне существует поговорка на русском языке с некоторым горьким (конечно, не без причины) смыслом «Станция Канаш – начальник станции чуваш», представляла собой окрашенное в грязно-желтый цвет длинное одноэтажное деревянное здание. Оно всегда бывало забито пассажирами и другими лицами, одетыми в основном в обычную простую и национальную чувашскую (главным образом женщины) одежду. И было в нем очень шумно, душно и грязно. Воздух был спертым. У билетной кассы, как правило, никогда не было должного порядка, образовывалась большая толчея, лезли к окошку кассира без очереди, и нередко возникали драки. Обыкновенному пассажиру купить билет на поезд дальнего следования было исключительно тяжело. В основном это было связано с тем, что станция была для Москвы и других городов не конечной, и поезда только проходили через нее с вагонами, заполненными пассажирами где-то уже заранее. Кстати, кажется, с 1939 года на станции Канаш организовали предварительную продажу билетов на поезд № 65 Казань – Москва, но и это не гарантировало того, что можно будет сесть в указанный на билете вагон или на поезд вообще. Из-за всего этого я до сих пор с ужасом вспоминаю те времена, когда приходилось уезжать поездом из Канаша в Москву (а ехать оттуда в Канаш было несравнимо легче). Очень не люблю эту станцию и сейчас.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
