Примерно в то время, когда началась подготовка к отъезду Саскии, меня начала обуревать какая-то тревога, придававшая всему новую окраску. Я объясняла это радикальной переменой, которая предстояла мне в жизни, — своего рода суррогатом менопаузы — и, обсуждая с Саскией подробности ее будущего путешествия, думала о миссис Мортимер, о ее завидном спокойствии. Я мечтала достичь такого же состояния, стать абсолютно самодостаточной женщиной, находящейся в полном согласии с самой собой, и так дожить до конца своих дней. У нее были ее коллекция, ее дом, повседневная рутина и приходящая домработница. Казалось, нет ничего, чего бы ей недоставало.
За годы знакомства мы весьма сблизились. Однажды, когда я ей принесла очередную работу и мы пили херес, я высказала свою мечту вслух:
— Если бы я могла на склоне лет стать такой же умиротворенной и довольной, как вы, то была бы счастлива.
— Да, — ответила миссис Мортимер, — но для этого весьма важно оказаться прикованной к инвалидному креслу. Не отрекайтесь от собственной жизни. Вы вдвое моложе меня, у вас пара отличных ног, чтобы еще побегать. Пользуйтесь этим. Все имеет свой конец, в том числе и херес. — Указав на бутылку, она цокнула языком и протянула свою рюмку. — Деньги облегчают жизнь, — добавила она. — Очень облегчают. Но вы должны помнить, что мне, поскольку я была замужем, никогда не приходилось срабатывать самой.
— Аминь, — подытожила я.
— Вы никогда не думали о том, чтобы избавиться от мастерской и заняться чем-нибудь полегче?
Я улыбнулась. Если коллекция этой дамы отличалась острой современностью, то образ мыслей, напротив, оказался весьма старомодным. Когда происходил этот разговор, мне еще несколько лет предстояло содержать Саскию, поэтому, даже имей я достаточную мотивацию, вопрос миссис Мортимер был лишен смысла.
— Это невозможно, — ответила я.
— Вы лишаете себя удовольствия, — сказала она. — Разве для вас это не важно?
Я подумала про бельевой шкаф и снова улыбнулась:
— Не очень.
— Это неправильно, — задумчиво произнесла она и пригубила херес из маленькой хрустальной рюмки. — А вот я в молодости повеселилась всласть!
Я опять не смогла сдержать улыбки, усомнившись в том, что ее представление о веселье хоть в какой-то мере соответствует тому, что мне только что вспоминалось.
Тем не менее я действительно в конце концов продала мастерскую, но отнюдь не из соображений гедонизма. Экономический климат — точнее, плотный экономический туман, накрывший меня, — заставлял прилагать неимоверные усилия, так что, когда грек-киприот, хозяин цепи окантовочных мастерских, предложил выкупить мой бизнес, у меня практически не было выбора. С тех пор я стала просто менеджером и, к собственному удивлению, радовалась этому. Впервые не приходилось тревожиться о вероятных убытках. Это напоминало освобождение от головной боли, которой ты страдал, не отдавая себе в этом отчета до тех пор, пока не избавился от нее.
Когда Саския решила навестить отца, она честно сказала мне об этом, и, также как в случае с продажей мастерской, меня удивило, насколько легко оказалось согласиться. Некоторое время они переписывались, а однажды раздался телефонный звонок. Я сняла трубку. Неуверенный голос — с легкими трансатлантическими обертонами — спросил:
— Маргарет?
Узнав Дики, я набрала в легкие побольше воздуха и ответила:
— Да, Дики.
— Как поживаешь?
— Хорошо. Сейчас позову Саскию.
— Хочу поблагодарить тебя… — начал было он, но я перебила:
— Не стоит. — И пригласила к телефону его дочь.
Саския планировала плыть до Нью-Йорка на теплоходе (поскольку была натурой романтичной, а также имела подругу, однажды совершившую подобное путешествие) и деньги на поездку заработать самостоятельно. Но в последний момент затея с работой сорвалась, так что путешествие оплатила я. Это было моим подарком к ее восемнадцатилетию, и ничто — никакие попытки Саскии отговорить меня — не могло меня остановить. Сумма оказалась весьма впечатляющей. Для меня это означало, что придется продолжить более чем интенсивную трудовую деятельность, а у моих подруг при упоминании этой суммы глаза чуть не вылезли из орбит.
— Но это же невозможно! — воскликнула Верити, жившая на одной улице со мной и писавшая острые феминистские рассказы и сценарии. — Тебе пришлось бы перезаложить дом!
— Не забывай, что, в сущности, дом принадлежит Саскии. Я бы никогда не согласилась поселиться здесь, если бы Дики…
— А где ты собираешься взять деньги?
— Ну… я действительно перезаложила дом, но на очень скромную сумму, — пролепетала я. — Очень скромную. Очень.
Верити посмотрела на меня так, словно я на ее глазах выпила яд.
— Шутишь?! — не поверила она.
— Ничего страшного, — промямлила я.
В конце концов, у меня были кое-какие собственные сбережения. Не очень много, но достаточно, чтобы подстелить соломку, если дела в мастерской пойдут плохо. Когда порой по ночам меня охватывала паника из-за неуверенности в будущем, мысль о том, что деньги у меня есть, успокаивала.
— Гм… — сказала Верити, — тебе придется по-прежнему работать от зари до зари.
— Но мне самой хотелось сделать ей этот подарок, — возразила я. — Хотелось, чтобы девочка с шиком съездила в Нью-Йорк и Канаду. Только, если ты скажешь ей, сколько это стоит, я размозжу тебе голову.
Все, что я говорила, было правдой, но правдой было и то, что существовал еще один нюанс: я не желала, чтобы Саския хоть что-то брала у Дики. Ни пенни. Ничего.
Напоровшись на такую реакцию Верити, своей самой старой и близкой подруге Джилл я решила соврать. Если даже Верити, с которой я знакома всего лет пять, так возмутилась, то что же скажет подруга, находившаяся рядом целых тридцать лет?
— Это деньги из доверительной собственности, — заявила я ей по телефону.
Отчасти так и было.
— Тогда было бы благоразумнее с ее стороны сохранить их и обставить поездку поскромнее, — заметила Джилл. — Брось, тетушка Маргарет, — добавила она тоном, каким обычно говорят «не вешай мне лапшу на уши». — Просто ты не хочешь дать Дики шанс поиграть мускулами и изобразить из себя щедрого отца.
— Ей необходимо иметь с собой разумную сумму на мелкие расходы, — упиралась я, стараясь, чтобы мои слова не звучали как попытка оправдаться.
— Там, у отца, Саския не откажется и поработать. Или воспользоваться хоть отчасти тем, что ей причитается по праву. Ей будет тяжело сознавать, что ты здесь надрываешься из последних сил, лишь бы не ударить лицом в грязь.
— Но мне действительно самой хотелось сделать это, — настаивала я.
— Умри, но фасон держи, — фыркнула Джилл.
Иногда я радовалась тому, что Джилл живет далеко от меня. Взгляд ее лучистых глаз порой мог быть весьма тяжелым.
