Цирюльник приблизился к нему с нескрываемым отвращением. Я подумал, он откажется его брить, но цирюльник промолчал и начал остервенело править бритву о ремень. После этого он намылил моряку одну щеку, вдруг остановился и, держа бритву в руке, подошел к стулу и другой рукой снял с него мешок и бросил на пол. Моряк ничего не сказал, но, когда цирюльник намылил ему все лицо, он взмахнул рукой — мол, погоди, — встал, опять пересек комнатушку, поднял с пола свой мешок и положил его обратно на стул. Воцарилась тишина. Мы, трое наблюдателей, продолжали сидеть на своих местах и напряженно, с большим нетерпением ожидали, чем закончится эта драма.
Цирюльник самым тщательным образом выбрил моряку половину лица, затем, тихонько попятившись, снял мешок со стула и скинул его на пол. Моряк сосредоточенно и хмуро следил в зеркало за его действиями. Когда бритва прошлась по всей его физиономии, он снова вежливым жестом попросил цирюльника подождать, поднял мешок с пола и вернул его на сиденье стула. Цирюльник, намылив ему лицо, опять подошел к стулу и с яростью швырнул мешок на пол. За все это время никто из них не проронил ни слова. Тогда моряк — уже в который раз! — поднял свою котомку и водрузил ее на стул. Цирюльник подошел и сбросил ее.
В комнатушке стало трудно дышать, до того накалилась атмосфера. Моряк встал, выпрямился во весь рост и показался мне чуть ли не вдвое выше, чем был раньше.
— Сколько возьмешь? — спросил он сурово, шаря рукой в своем широком, вместительном кармане.
— Три пенса, — сказал цирюльник.
Моряк, пошарив еще немного, нащупал требуемые три пенса, вынул их и со словами: «На, засунь их себе в одно место!» — с силой ударил парикмахера кулаком в лицо. Тот закачался и упал.
Тут все мгновенно смешалось. Маленький человечек с румяным и круглым, как яблочко, личиком, который до этого благообразно сидел, тихонько шурша «Панчем», в мгновение ока превратился в демона вражды и неистового гнева. Он с яростью накинулся на моряка. Другой присутствовавший там свидетель, высокий худощавый парень, с воплями кинулся к двери. Парикмахер, к моему удивлению оставшийся в живых, встав на четвереньки, вцепился моряку зубами в ногу. Моряк закружился на месте. Он ревел и размахивал руками. Опрокидывались стулья, падали на пол и вдребезги разбивались флаконы. Бойцы сошлись в лютой схватке.
Внезапно дверь приоткрылась. Мои глаза невольно устремились туда. Кто-то просунул голову в парикмахерскую, все оглядел и сделал осторожный шажок внутрь.
Мне было достаточно одного взгляда на вошедшего. Сердце забилось у меня где-то в ушах, комната поплыла перед глазами. Этот маленький вертлявый человечек с хищной физиономией и сощуренными быстрыми глазками был призраком, явившимся из моего прошлого, своего рода мостиком к тому, что должно было стать моим будущим, тем самым недостающим звеном, которое я искал вот уже более четырнадцати лет.
Это был мистер Лерой Пэттисон Пенджли.
Глава 2
Вьюн в темном саду
Напомню, что, когда Санчо Панса рассказал своему хозяину историю про прекрасную пастушку Торральбу, Дон-Кихот никак не мог сосчитать коз, которых рыбак перевозил в лодке через реку.
«— Сколько он их до сего времени переправил?
— А черт его знает, — отвечал Дон-Кихот.
— Говорил я вам: хорошенько ведите счет. Вот и кончилась моя сказка — рассказывать больше нельзя, клянусь Богом.
— Как же это? — воскликнул Дон-Кихот. — Неужели так важно знать, сколько именно коз перевезено на тот берег, и если хоть раз сбиться со счета, то ты уже не сможешь рассказывать дальше свою историю.
— Нет, сеньор, никак не могу, — отвечал Санчо, — потому, когда я спросил вашу милость, сколько коз было перевезено, а вы мне ответили, что не знаете, в ту же минуту у меня вылетело из головы все, что я должен был досказать. А ведь история моя, право, занятная и поучительная.
— Итак, — сказал Дон-Кихот, — история твоя кончилась?
— Скончалась, как все равно моя покойная мать».
Пришло время и для меня, прежде чем продолжить рассказ, сосчитать своих коз. Тут трудность состоит не в том, как их сосчитать, а как отобрать из них самых наилучших, чтобы они послужили мне в моем деле. А их так много, и всех их, сами видите, надо переправить через поток в одной лодке.
Отрезок времени, который мне следует постараться припомнить, не так велик — всего каких-то шесть недель. А место, где все это происходило, вполне определенное. Назову его Хаулет-Холл, по звучанию это близко к реально существующему. Теперь, закрывая глаза, я снова вижу темные невысокие дома, великолепный парк, спускающийся к самой кромке морского берега в Дэвоне, с его красными утесами; я слышу тихий шепот волн, набегающих на прибрежную гальку в тихую, ясную погоду; до меня доносится воркование голубей в листве деревьев, растущих по краям подстриженного газона; передо мной возникает старое, бронзовое от загара, обветренное лицо Гарри Кардена, созывающего своих собак; и наконец, в памяти моей восстанавливается вся картина приятной, неспешной, беззаботной жизни, какую вели светские люди с состоянием в довоенное время.
И в тот легкий, нормальный мир, в котором я существовал, вошли одним летним вечером три новые фигуры, три персонажа моей драмы. Теперь, когда я оглядываюсь назад, на происходившие события, мне кажется странным (хотя в то время это не имело для меня никакого значения), что все трое появились в моей жизни в один и тот же день — Джон Осмунд, Лерой Пенджли и… и Хелен Кэмерон.
Первым был Пенджли. Я в ту пору работал управляющим имением у Гарри Кардена, и мы с ним были очень близкими друзьями. Если бы он не умер, у меня получилась бы совсем другая история. Разумеется, он намного превосходил меня годами, и мы относились друг к другу скорее как отец и сын. Милый Гарри, с его пристрастием к крепким словечкам, с его вспыльчивостью, упрямством и — великодушием, щедростью и добротой, которую он старался прятать и которой стеснялся; Гарри, с его любовью к женщинам, собакам и ко всяческим веселым забавам, какие только есть на свете!
Святая простота! Думаю, вряд ли сыщется в нашем сегодняшнем сложном мире такая бесхитростная душа, как у Гарри. Короче говоря, примерно в три часа пополудни того жаркого дня мы с Карденом прошлись по берегу моря, чтобы проверить, не готовы ли сети, которые он заказал у местных рыбаков. Мы осмотрели две из них, а потом еще какое-то время наблюдали, как море, лениво прибывая, наползало на горячие сухие камешки, загребая их под себя, словно сонная кошка своими мягкими лапами. После этого, повернув назад, мы направились домой через небольшую деревеньку.
На улице перед трактиром, единственным в той местности, стоял какой-то человек. Я заметил его, потому что знал всех в деревне, а это было новое для меня лицо. Когда мы уже вошли в ворота парка, Гарри сказал:
— Значит, Пенджли вернулся.
Помню, он произнес эти слова таким тоном, что у меня мгновенно проснулось любопытство, — Гарри мало кого не жаловал в этом мире, и сильное раздражение, которое я услышал в его голосе, не могло для меня остаться незамеченным. Я спросил, кто такой Пенджли. Здесь мне надо быть начеку, чтобы не переборщить, скатившись к жанру мелодрамы. Пенджли в моем рассказе, как я понимаю, и есть самый страшный персонаж — так уж получается. Однако льщу себя надеждой, что одним из скромных достоинств моего повествования как раз является отсутствие злодея как такового, равно как и героя. Мне хотелось бы быть справедливым по отношению к Пенджли, особенно учитывая ход дальнейших событий. Но, как бы ни пытаться быть снисходительней к нему, надо признать, что это был отвратный тип. Весь его вид, все его проявления свидетельствовали о том. Где бы он ни возникал, что бы ни делал — получалась пакость. Гарри — самый добрый и великодушный человек, каких мало на свете, — едва произнес имя Пенджли, все сразу как будто переменилось вокруг нас. Воцарилась какая-то гнетущая атмосфера; казалось, воздух потемнел и солнце уже не грело и не сияло так радостно.
