– С вашего позволения, сэр, я мог бы написать письмо за вас. У меня великолепный почерк.
Он засмеялся; зацепив одной обутой в сапог ногой стул, подтянул его к себе, затем очинил перо несколькими быстрыми движениями перочинного ножа.
– И у меня тоже, – сообщил он.
Она смотрела, как его перо быстро бежало по бумаге.
– Позвольте прочесть вслух мое письмо к бывшей любовнице, – предложил он. – интересно узнать ваше мнение.
Сильвия смотрела на него, пытаясь не обращать внимания на ноющую боль в руках.
– Ну разумеется, с удовольствием.
– «Моя дорогая, несравненная Мег, – начал он читать. – Полагаю, мы только что вошли в историю или по крайней мере дали обильную пищу сплетникам, хотя могу сообщить тебе забавную новость: мой человек только что разыскал несколько избежавших сожжения рубашек, равно как и пару-другую чулок, недавно вернувшихся от моей прачки...»
– Так ваши потери не столь велики, как вы пытались внушить мне? – перебила его Сильвия.
– Позвольте, я продолжу: «Также до моего сведения дошло, что вы оставили мне четыре камзола и пять жилетов, поскольку упомянутую одежду еще прежде отнесли вниз для тщательной обработки щеткой, в том числе ваш любимый жилет опалового шелка. Несколько пар башмаков и сапог также избегли гибели посредством военной хитрости: в нужное время подверглись чистке. До чего безнравственная обувь – надо же, так надуть даму!» – Он приостановился и опустил письмо. – Как вам пока, нравится?
– Очень мило, – ответила Сильвия.
– Нет, – юмор притаился в уголках его губ. – Она обрадуется. Мег гораздо великодушнее тебя, Джордж. Разумеется, по-настоящему имеет значение следующая часть письма...
– В которой вы даете торжественную клятву отомстить?
– В которой я сообщаю ей правду. – Он вновь принялся читать: – «Возможно, ты отвергнешь мое следующее признание как кокетство шалопая, но я действительно люблю тебя, моя дорогая Мег, и очень сильно. Мне жаль, что все кончено. Надеюсь, мы сумеем в следующий раз встретиться как друзья, способные найти в себе силы посмеяться над нашей обоюдной катастрофой. Право, я не могу не признать, хотя и заслужу тем твои насмешки: сделанное тобой великолепно. Прими мое восхищение, мои сожаления и мои глубочайшие извинения. Разумеется, я верну шпагу и прочие твои дары, которыми ты осыпала своего недостойного любовника. Мой конюх доставит Абдиэля в твои конюшни на рассвете. Остаюсь ваш, ваше сиятельство, покорнейший и преданнейший слуга», ну и так далее. – Он поднял глаза от письма. – Господи, Джордж, тебе худо?
С первой же фразы второго абзаца у нее началось ужасное головокружение, словно вся ясность вытекла из ее головы и осталось одно ошеломление.
«Мне жаль, что все кончено... я действительно люблю тебя, моя дорогая Мег, и очень сильно...»
– Так вы до сих пор влюблены в нее? – Голос ее прозвучал глухо.
– Влюблен? – Горячий сургуч падал розовыми лепестками, и вот он наконец запечатал письмо. – Какая же романтическая душа таится в твоей худенькой груди, Джордж! По-моему, ты утверждал, что имеешь опыт общения с женщинами.
– Я спросил, просто чтобы прикинуть, насколько сурово вы желаете наказать меня.
– Я не испытываю никакого желания наказывать тебя, – проговорил он. – Я хочу только взыскать с тебя то, что ты мне должен. – Он подошел к ней и двумя ударами ножа разрезал ее узы. – И если вы, сэр, намерены честно выполнить ваши обязательства, то будьте любезны присесть пока в кресло возле камина.
Она посмотрела ему в глаза – переменчивые карие глубины, то светлые, то темные, почти скрытые под густыми черными ресницами. Его взгляд, полный тайны, одновременно и притягивал, и страшил ее, бросая вызов: вот тебе шанс уйти, если желаешь. Сильвия немедленно отвела глаза. С отчаянно колотящимся сердцем она села в указанное им кресло и вытянула ноги.
Его шпага лежала на столе. Он разоружился специально, демонстрируя свою уверенность настолько, что рискнул освободить ее, хотя она могла оказаться врагом.
– Что касается Мег, – он, – то мне очень жаль, что я не сумел любить ее так, как она того заслуживает, но если бы ты хоть сколько-нибудь понимал в обычаях лондонского света, то тебе стало бы ясно, что после случившегося на улице обратного пути нет.
– Так, значит, все дело в гордости?
Он стянул рубашку через голову. Отблески слабого света заиграли на его обнаженной спине, на мышцах живота и груди. Во рту у нее пересохло.
– Для мужчины, Джордж, ты чрезмерно нервничаешь. Мег блистательна. И я чертовски огорчен, что потерял ее, а заодно и ее покровительство в лондонском свете. – В дверь постучали, и Дав открыл ее.
Вошли лакеи, тащившие ванну и бадьи с горячей водой.
Разложили полотенца, выложили мыло в мыльнице с золочеными краями. Сапоги он наконец благополучно стянул, и их унесли вместе с душераздирающим письмом, адресованным леди Грэнхем.
Сильвия вспомнила слова его письма:
«Разумеется, я верну шпагу и прочие твои дары, которыми ты осыпала своего недостойного любовника. Мой конюх доставит Абдиэля в твои конюшни на рассвете».
Берта, стул которой стоял возле окна, подробно описывала ей все происходящее внизу. Ей очень импонировало, с какой безумной отвагой Дав заставил своего молодого жеребца подойти к самому костру и с какой блистательной находчивостью он принял участие в сожжении собственной одежды.
– Великолепно! – восклицалаторничная Берта, приходя в восторг от лошади и всадника.
Сейчас он поднялся на ноги и с той же непринужденностью стянул с себя чулки, короткие штаны и подштанники.
Сильвия едва не задохнулась.
Отражаясь в зеркале и полированных металлических поверхностях, он зашагал к ванне. Тени метались по недвусмысленно выпирающим мышцам, неотступно следовали за длинной линией икры, жилистым бедром, поясницей и спиной, детородные же органы, угнездившиеся среди завитков жестких черных волос, выделялись более чем рельефно.
Плеснула вода, и он откинулся на бортик ванны, задрав подбородок. Слуга принялся брить его, в то время как руки хозяина покоились, расслабленные, на металлическом краю ванны.
Сильвия заставила себя дышать ровнее, хотя в столь комичной ситуации впору задохнуться от смеха. Он думает, что она мальчик! Он думает, что она не заметит! Но она еще как заметила. Безумное желание пустило свои сладко-горькие корни, проникнув до самого мозга костей.
Он долго-долго лежал в горячей воде, не говоря ни слова. Слуги уже давно ушли, и на улице совсем стало темно. Сильвия смотрела на его смеженные веки, на непроницаемоелицо, а кровь сильно и тяжело пульсировала в ее жилах.