– Только не переборщи. А то опять храпеть будешь, как целый взвод красноармейцев.
Октябрина деловито вышвырнула нас в коридор.
– Значит так, – сказала она, – Попыткой к бегству считаю всё, что взбредёт мне в голову. Будете много болтать – шеи посворачиваю. Мне за это ничего не будет. Так что вперёд, смертнички. Вниз и с песнями.
Мы покорно побрели в указанном направлении. Длинная тёмная винтовая лестница, казалось, никогда не закончится. Но всё-таки в какой-то момент она иссякла, и перед нами открылся райский уголок, с фонтанами, лебедями, шампанским и красной икрой.
– Ой, жратва! Наконец-то! А то я уже вся проголодалась! – обрадовалась Лукас и схватила с блюда самый густо обсыпанный икрой бутерброд.
– Закуски вам не положено, – ударила её по рукам Октябрина, – Садитесь и пейте! И я с вами выпью.
Первые три рюмки она выхлебала залпом. Но потом раскраснелась, распоясалась, и стала похожа на одну нашу добрую знакомую.
– Ладно, чёрт с вами. Берите бутерброды. Скажу, что сама съела, – сказала она и даже ласково погладила Лукаса по голове (чуть шею не сломала).
– Знаете что, Октябринушка, давно хотел у вас спросить, да всё не было случая… – начал подлизываться Лесин. (Октябрина хлопнула ещё стаканчик), – Я насчёт татуировочки на щеке. Ну, Владимир Ильич – понятно. Поцаловал, видимо, вас в щёчку. А кто такой Серёга?
Октябрина посерьёзнела.
– Скажешь тоже – поцаловал. Это всё буржуйские привычки – поцелуи там и прочие ухаживание. Нужно было товарищу Ильичу половую нужду справить – он и справил, за ближайшую щеку. А Серёга – это… вы и правда не знаете, как товарища Сталина зовут?
– Иосиф Виссарионович, – хором гаркнули мы.
– Застрелю прямо здесь, контра фашистская! Иосиф… Ты ещё скажи – Моисей Абрамович. Серёгой зовут товарища Серёгу Сталина.
– А, ну тогда всё понятно. Ты, значит, и с ним по нужде была… То есть и он справлял.
– Товарищу Серёге Сталину – ура! Выпьем, гады, за Серёгу? – гаркнула Октябрина.
– Ещё бы, – хором выпили мы.
– Хорошая ты баба, Октябрина, – закусив, продолжил Лесин, – Только тёмная и невежественная.
– Ага, – вздохнула та, – Вот и Луиза говорит. Луиза Первомаевна. Говорит – я тебя из колхоза спасла, ты мне теперь по гроб жизни должна быть благодарна. Потому что без меня ты никто – тёмная необразованная баба.
– Давай мы тебя немножко образуем? – предложил Лесин.
– А вы можете? – не поверила Октябрина и хлопнула ещё немного.
– Запросто, – кивнула Лукас, – Мы же, пока нас шпионами не объявили, были учителями.
– В вечерней школе! – уточнил Лесин.
– И вы научите меня грамоте? – раскраснелась эта доверчивая бой-баба.
– Научим! – заверила Лукас.
– Тогда пойдёмте, выйдем отсюда на улицу. А то кругом уши, камеры слежения. Если Луиза узнает, мне несдобровать. Может даже поругает обидными словами.
Никем незамеченные, мы удалились из чекистского буфета, трижды, нет, – четырежды, выпив на посошок.
– Шагайте, – подтолкнула нас Октябрина к неприметной дверце в золочёной кабацкой стене.
– Судя по тому, как глубоко мы спустились, эта дверь ведёт в метро, – заметила Лукас.
– Куда надо, туда и ведёт, – строго сказала Октябрина, – Идите уж, смертнички.
Нам ничего не оставалось делать, как шагнуть вперёд, в неизвестность.
Под ногами зашуршал розовый песочек. Тропинка, на которой мы оказались, была красиво обсажена деревцами, фигурно подстриженными и обмотанными золотыми ленточками в стразиках и блёстках.
– Ути-пусеньки, как гламурно! – сплюнула Лукас.
– Октябринка, это куда это ты нас… – начал было Лесин. Но никакой Октябрины рядом не обнаружилось. И неприметной двери, из которой мы вышли – тоже. Да и стены, в которой эта дверь была прорезана, больше не было. За спиной у нас приветливо плескались голубоватые ароматные волны мраморного бассейна.
– Она нас отравила, из жалости! – уверенно сказала Лукас, – И мы теперь в раю.
– В раю должны быть гурии, а тут их нет, – начал привередничать Лесин.
– Гурии – в мусульманском раю, – уточнила Лукас.
– Если я хочу гурий, значит это мусульманский рай! – закапризничал Лесин, – Давай искупаемся, вдруг они пока стесняются?
И мы, скидывая с себя на бегу одежду, кинулись к бассейну.
Глава четвёртая.Единственная негламурная рюмочная
Ага. Кинулись. «Ретросексуалом вход в воду запрещён» – такая вот злоехидная надпись красовалась возле бассейна. А нам-то что? Мы только там и купаемся, где есть надпись – «Купаться запрещено». Но одно дело река Москва, река Сходня и даже чистейшая (из неё не только пить, в ней жить можно) река Яуза, и совсем другое – бассейн в кафе «Антигламур», в которое мы случайно попали. Нас поймали на лету.
– Куда это вы, голубчики? – спросили невесть откуда взявшиеся охранники в трусиках танго с перламутровыми пуговицами на гульфиках.
– В воду…
– Как же это вы воду лезете, когда на вас брильянтов нету? – резонно спросили охранники.
– А мы их в особняке оставили, – нашлась Лукас, – Сейчас с ними собачка наша играется, Абрам Достоевский.
– Негламурненько, неготичненько и даже небрутальненько давать собакам такие клички. Вы б её ещё назвали Лев Николаевич Достоевский Зеркало Русской Революции.
– Странное дело, но вторую собачку мы именно так и зовём. Только вы не полностью имя сказали. Правильно так: Лев Николаевич Достоевский Зеркало Русской Революции, а Абрам Достоевский Пошёл в Задницу, – уточнил Лесин, удобно устраиваясь на руках охранников и готовясь к тяжёлой и продолжительной дискуссии.
– Ну что ж, Абрам Достоевский и в самом деле пошёл в задницу, – неожиданно согласились охранники, – Но это вас не оправдывает. Пошли вон, быдла русские, в Промзону свою валите, в Орехове-Кукуево!
Ну ладно. Негламурненько так негламурненько. Оделись мы да и пошли себе преспокойненько в задницу. То есть, не в задницу, конечно, а на поиски чего-нибудь менее модного и актуального.
Идём, а город – преобразился. Все мужчины в вечерних платьях и на высоких каблуках, дамы с обнажённой грудью, а на сосках – ну, конечно, брильянты. Видимо, те самые, которые мы в особняке забыли. Светофоров нет, машин тоже – сплошные кареты. Лошади разряжены как проститутки, милиционеры – в трико и бюстгальтерах на меху.
– Зачем, – Лукас интересуется, – милиционерам бюстгальтеры?
– Вот наградил тебя бог неземной красотою, – хамит Лесин, – и он же, видимо, для баланса, отнял разум. В подвалах Лубянки была только что? Зачем Луизе Первомаевне накладная грудь? Правильно – для дел её тяжких, Родину защищать, чекистские приборы надёжно упрятывать. Вот и милиционеры, наверное, в лифчиках хранят все самое ценное и нужное для их опасной и трудной службы. Помаду, зеркальце, пудру, презервативы «для мужчин, практикующих секс с мужчинами».
