Мне часто не хватает телефона. Но Дольф не хочет подключаться из экономии. А так я могла бы позвонить Ноэлю.
Мне хочется любить своих сыновей одинаково. Этого парня у печки с остановившимся взглядом, из которого слова не вытянешь, и другого, ущербного Ноэля. Который еще в больнице сделал инвалидом меня, когда его, четырехкилограммового, пришлось вырезать из моего живота.
Чего еще мне не хватает, так это банджо Ноэля. Учитель Арсен сказал как-то:
— Тот, кто не слыхал игры Ноэля у воды в ясный летний вечер, не знает, что такое искусство.
Иногда я думаю: если бы только одному было позволено выжить, которого из двоих я согласилась бы бросить под поезд или утопить в колодце? Нельзя так думать, Альма. Лучше купи билет Колониальной лотереи.
Ах, если б у меня был телефон.
— Минеер Байттебир, нельзя ли мне поговорить с моим сыном, Ноэлем? Нет, ничего особенного. Спасибо, минеер Байттебир. Ноэль? Ноэль, не пугайся, пожалуйста, ничего не случилось, но об этом никому нельзя рассказывать, твой брат вернулся. Да, сидит здесь, на кухне. Нет, он не ранен, нет, он не опасен для тебя. Нет, Ноэль, так, как я сказала! Он почти ничего не рассказывает, и ты увидишь, что он много перенес, но главное — чтобы ты как можно скорее… нет, оставайся на работе, но сразу приходи, но тебе нельзя никому, ни одному человеку рассказывать, что он вернулся домой… особенно Юлии. Ноэль, ты знаешь, я всегда рада ее видеть, но она болтушка, и не то чтобы она делала это специально, но она всегда все выбалтывает… разве я не могу этого сказать?.. Ноэль, ты знаешь так же хорошо, как и я, что Юлия — сплетница высочайшего класса, она и сама ничего с этим не может поделать. Она унаследовала это от матери, Ромбойтсы этим всегда славились, но мать Юлии всех переплюнула.
Ноэль
Ноэль въезжает во двор. Он должен поставить велосипед у бетонной стены, аккуратно и внимательно, как велит мама. Одной рукой он ведет велосипед, в другой держит газету «Варегемский вестник», которую минеер Байттебир отдает ему каждый вечер после того, как сам прочтет ее и разгадает кроссворд. Он видит Рене. Велосипед падает, термос катится по дорожке, мальчик, громко ругаясь, бежит к окну, изумленно глядит внутрь, размахивает руками.
Он входит в гостиную, отдает газету матери.
— Так-так, — говорит, — кого мы видим! Рене!
— Да, — отзывается Дольф, — дождались наконец.
Альма говорит, надо пожать друг другу руки. Они подчиняются.
— Ты носишь короткую стрижку, — удивляется Ноэль, — совсем не следишь за модой.
У самого Ноэля волосы до плеч, темно-рыжие, блестящие.
Рене кладет рюкзак на колени, роется в глубине, выуживает охотничий нож с зазубренным лезвием, протягивает Ноэлю. Ноэль отскакивает назад.
— Ты чего? — говорит.
— Это подарок, — Альма говорит. — Бери, не трусь.
Ноэль крутит нож в руках, тычет им перед собой, словно хочет прорезать воздух, возвращает нож Рене:
— Как бы не довел меня до беды.
— Нет так нет. — Рене сует нож в небрежно набитый рюкзак, нож скрежещет, обдирая матовую сталь пистолета. Рене выходит в сад, им слышно, как он блюет на грядку с ревенем.
— Он болен, — Ноэль говорит.
— Вот именно, — отзывается Дольф. — Они там, в армии, сделали из него идиота и инвалида. Мне кажется, ему нужны очки. Он все время трет глаза.
Потом братья вместе в комнате, где раньше жил Рене. Рене лежит в постели на боку, закрыв глаза. Время от времени шевелит руками.
Говорит Ноэль:
— Я теперь работаю у Байттебира. Минеер Байттебир очень хорошо ко мне относится. Они делают хромированные детские коляски. Минеер Байттебир — председатель Спортивного клуба Алегема. И спонсор группы «Караколли»[12]. Юлия иногда поет с ними. «Караколлей» пригласили в Торремолинос. Если я очень-очень захочу, могу тоже поехать в Торремолинос, говорит Юлия, но я думаю, мама скажет, лучше не надо. И потом, с Юлией едет Серж Михилс, бас-гитарист.
Ты теперь сержант-майор? Или какой чин, следующий за сержантом? Мы получили твою открытку из Кибомбо, я правильно выговариваю? Мама все утро проревела. Я на ней все словечки пересчитал. Их ровно двадцать. «Дорогие Отец, Мать и Ноэль. Я привык и справляюсь. Только верните мне Европу. Всегда готовый к услугам, ваш Рене Катрайссе, сержант». И с тех пор ничего, никогда. Я понимаю, ты хочешь жить свою жизнь, люди вроде родителей и меня, как гири на ногах. «Готовый к услугам» ты написал. Ты, значит, ушел в армию добровольно драться с бунтовщиками которые убили наших миссионеров? Да? Тогда я тебя понимаю. Двадцать слов, и тебе не стыдно? Учитель всегда говорил, твои сочинения были очень хорошими и родители должны послать тебя в Фонд одаренных детей и ты сможешь учиться дальше за счет государства.
Мне очень хотелось играть с «Караколлями», но я и мечтать не смею, а Серж Михилс всегда играет так громко и так фальшиво, и я не понимаю, что Юлия в этом Серже находит, такой осел. Юлия моя невеста. Только она пока не знает. Я скажу ей, когда время придет.
А ты много негров убил этим ножом? Лучше не говори. А то я буду о них думать, о мертвых неграх. Скоро день всех усопших верных, когда все мертвые, черные, или белые, или желтые, или красные краснокожие, весь день по всему миру затаивают дыхание, пока Бог не вернется на землю. Только мы не знаем точно, в который год это будет. Мы должны всегда быть готовы к этому дню, когда все разноцветные души явятся и закружатся над нашей деревней, как разноцветные летучие мыши, закружатся кругами, и взойдет солнце, и явится Бог. Но пока точный день не объявят, ничего не будет, эти мертвые души полетают-полетают, заплачут и вернутся себе на облака.
Ты мне ничего не скажешь? Ты спишь? Хочешь, чтоб я ушел?
Рене едва шевелится, его трясет, словно внутренности под липкой, заношенной майкой колотятся о скелет. Лицо искажено кривой ухмылкой. Он осторожно поворачивается лицом к стене и неловко показывает Ноэлю: уйди, уходи — медленным движением руки, похожим на удар закрытой ракеткой в пинг-понге, он играл в Культурном центре, был чемпионом Алегема по пинг-понгу.
Ноэль на цыпочках выходит из комнаты. На лестнице ему кажется, он забыл сказать что-то важное, что-то крутится внутри, никак не всплывает. Садится на ступеньку, но вспоминает только два слова. Гога Полло. Ему не хочется вспоминать эти слова.
Отец тяжело всхрапывает, хрипит во сне, как умирающий.
«Рене — говорит Ноэль, теперь уже беззвучно, — я хочу начать играть на другом инструменте. К чертям банджо. Банджо — старье, так Юлия говорит. Буду играть на губной гармошке. Гостям в „Метро“ нравится губная гармошка из-за Боба Дилана и старика Тутса Тилеманса[13]. Если мои пальцы, и губы, и мысли сойдутся. Доктор Вермёлен говорит, губная гармошка мне полезна, а еще плавание и танцы, от этого потеешь, и вместе с потом изнутри наружу выходит зло.
