Инстинктивно, желая дать понять, что он всем сердцем сочувствует ей, Бернат протянул руку к щеке Франсески, как будто бы перед ним был ребенок.
Я… начал было он и, внезапно осекшись, замолчал, так и не прикоснувшись к жене.
Когда его пальцы приблизились к ней, все мышцы Франсески напряглись. Бернат закрыл ладонью свое лицо и заплакал.
Франсеска оставалась лежать без движения, на ее лице застыл потерянный взгляд.
Наконец Бернат перестал плакать, поднялся, надел штаны и скрылся в проеме, который вел на нижний этаж.
Когда его шаги затихли, Франсеска встала и подошла к сундуку, единственному предмету мебели в спальне, в котором складывали белье. Одевшись, она собрала свою разорванную одежду, среди которой была ее драгоценная белая льняная рубашка, аккуратно сложила лоскуток к лоскутку и спрятала все в сундук.
2
Франсеска бродила по дому как неприкаянная. Она выполняла домашние обязанности, но делала это в полной тишине, изливая неизбывную тоску, которая вскоре овладела всем домом Эстаньолов, вплоть до самого потаенного уголка.
Множество раз Бернат пытался попросить прощения за случившееся. После того как прошел ужас, охвативший его и всех селян в день их свадьбы, Бернат смог пространно объяснить, что им двигало: прежде всего это был страх перед жестокостью сеньора, а также мысль о последствиях, которые мог бы повлечь за собой отказ повиноваться, как для него самого, так и для нее. Но эти «я сожалею», тысячи «я сожалею», которые раз за разом произносил Бернат, обращаясь к Франсеске, приводили лишь к тому, что она смотрела и слушала его, не проронив ни слова, как будто ожидала момента, когда он в своих аргументах дойдет до самого главного: «Пришел бы другой. Если бы не я, то это сделал…» Однако, приближаясь к этому моменту, Бернат замолкал, чувствуя, что любое оправдание теряет силу, а воспоминание о насилии вновь и вновь становится между ними непреодолимой стеной. Эти «я сожалею», попытки оправдаться и молчание в ответ, конечно, затягивали рану, которую Бернат во что бы то ни стало хотел залечить, да и угрызения совести растворялись в каждодневных заботах, но Франсеска оставалась равнодушной, и Бернат, вконец отчаявшись, опустил руки.
Каждое утро, на рассвете, когда Бернат поднимался, чтобы приняться за тяжелую крестьянскую работу, он выглядывал из окна спальни. Он всегда так делал, как и его отец, который даже в последние дни, опираясь на широкий каменный подоконник, смотрел на небо, чтобы предугадать, какой день их ожидает. Вместе с отцом он оглядывал земли, плодородные, четко очерченные вспашкой, так что был виден каждый участок. Поля простирались по бесконечной равнине, начинавшейся у подножия дома. Они наблюдали за птицами и внимательно прислушивались к звукам, которые издавали животные на подворье. Это были короткие моменты единения отца и сына, а также обоих Эстаньолов с их землями те редкие минуты, когда казалось, что к отцу возвращается рассудок.
Прислушиваясь, как жена хлопочет по хозяйству этажом ниже, Бернат мечтал разделить с ней эти мгновения, а не переживать их в одиночестве. Ему хотелось рассказать ей о том, что он когда-то услышал из уст своего отца, а тот узнал от своего, и так на протяжении многих поколений.
Он мечтал, что расскажет ей о времени, когда эти земли были свободны от ленных повинностей и принадлежали Эстаньолам, о том, что его предки возделывали их с радостью и любовью, собирая выращенный урожай и чувствуя себя уверенными, оттого что не надо было платить оброк или налоги и склонять голову перед сеньорами, надменными и несправедливыми. Он мечтал поделиться с ней, его женой, будущей матерью наследников этих полей, той же грустью, какой его отец делился с ним, когда рассказывал о причинах, из-за которых сейчас, триста лет спустя, дети, рожденные ею, вынуждены стать рабами. Ему хотелось с гордостью поведать ей о том, как триста лет тому назад Эстаньолы, наряду с другими, такими же, как они, людьми, держали оружие в своих домах, как они, чувствуя себя свободными и независимыми, были готовы прийти по приказу графа Рамона Боррелля и его брата Эрменголя Уржельского на защиту старой Каталонии от набегов сарацин. Ему хотелось рассказать ей, как по велению графа Рамона несколько Эстаньолов попали в победоносное войско, разгромившее сарацин Кордовского халифата у Альбезы, за Балагером, на Уржельской равнине. Его отец говорил об этом с блеском в глазах, но как только старик вспоминал о смерти графа Рамона Боррелля в 1017 году, его возбуждение переходило в уныние. Судя по рассказам, именно эта смерть превратила их в рабов: сын графа Рамона Боррелля в пятнадцать лет занял место отца; его мать, Эрмессенда Каркассоннская, стала регентшей; а бароны Каталонии — те самые, которые плечом к плечу сражались с крестьянами, — когда уже границам графства ничего не угрожало, воспользовались безвластием, чтобы обобрать крестьян, убить тех, кто не уступал своего имущества, и стать владельцами земель, позволив бывшим хозяевам обрабатывать их и платить сеньору частью своего труда. Эстаньолы уступили, как и многие другие, но огромное количество крестьянских семей были жестоко и зверски убиты.
Будучи свободными людьми, — говорил ему отец, мы, крестьяне, боролись рядом с кабальеро пешим порядком, разумеется, против мавров, но так и не смогли противостоять сеньорам. И когда последующие графы Барселоны захотели вернуть себе бразды правления над каталонским графством, они столкнулись с богатой и могущественной знатью, вынудившей их заключить соглашение, опять же за счет крестьян. Сначала это были земли старой Каталонии, а потом мы поплатились нашей свободой и честью, а также собственной жизнью… Речь идет о твоих дедах, уточнял он дрожащим голосом, не переставая смотреть на землю, которые утратили свободу.
Им запретили покидать свои поля, их превратили в рабов, привязав к земельным наделам, к которым остались привязанными их дети, как я, и внуки, как ты. Наша жизнь… твоя жизнь, находится в руках сеньора, который вершит суд и имеет право дурно обращаться с нами и оскорблять нашу честь. Мы даже не можем защитить себя!
Если кто-нибудь обидит тебя, ты вынужден обращаться к своему сеньору, чтобы возместили ущерб, и при его согласии тебе придется отдать ему половину возмещенного.
Отец очень часто рассказывал ему о многочисленных правах сеньора, и Бернат, который никогда не осмеливался прерывать его гневный монолог, хорошо запомнил все, что услышал во время этих бесед.
Сеньор мог потребовать от раба клятвы на верность в любой момент. Он имел право отобрать часть имущества раба, если тот умер, не оставив завещания, или когда наследовал его сын; если раб был бездетным; если жена раба совершила прелюбодеяние; если был пожар в его доме; если он закладывал дом; если венчался с рабыней другого сеньора и, разумеется, если он хотел уйти от своего сеньора. Сеньор мог переспать с невестой раба в первую брачную ночь; мог потребовать от женщин вскармливать грудью его детей или чтобы дочери подневольных людей прислуживали в замке. Рабы должны были бесплатно обрабатывать земли сеньора, принимать участие в защите замка, платить ему частью урожая со своих усадеб, принимать сеньора или его посыльных у себя в домах и кормить их во время постоя, платить за использование лесов или пастбищ, платить вперед за возможность пользоваться кузницей, пекарней или мельницей сеньора, посылать ему подарки на Рождество и прочие праздники.
