Перед отъездом из Рочестера я позвонил Смитсу, нашему декану, и попросил продлить мне академический отпуск еще на один семестр. Сначала он несколько напрягся – мои курсы, оказывается, уже были объявлены в каталоге, но я соврал, что прохожу психиатрическое лечение, и он тут же оттаял. Трюк сомнительного свойства, согласен, но в тот момент я боролся за свою жизнь, а на объяснения, почему мне вдруг понадобилось с головой окунуться в немое кино, просто не хватило пороху. Мы поговорили по душам, декан пожелал мне удачи, и, хотя мы оба сделали вид, что через год я возвращаюсь, мне кажется, он почувствовал, что для колледжа я отрезанный ломоть и мое сердце им уже не принадлежит.
В Нью-Йорке я посмотрел «Скандал» и «Уик-энд в деревне», в Вашингтоне меня ждали «История кассира» и «Всё или ничего». В турагентстве на Дюпонт-Сёркл я зарезервировал билеты на дальнейшие маршруты (поездом «Амтрак» до Калифорнии, теплоходом «Куин Элизабет-2» в Европу), однако утром следующего дня, в припадке слепой отваги, я отменил заказ и решил лететь самолетом. Это было чистейшей воды безумием, но после такого многообещающего старта обидно было даром терять время. Что ж, мне предстояло уговорить себя сделать то, что я поклялся никогда не делать. Главное, не сбавлять шаг, так что если проблему можно решить на уровне фармакологии, я был готов наглотаться убойных пилюль. Сотрудница из Американского киноинститута дала мне адрес врача. Я посчитал, что мой визит займет не больше десяти минут. Я скажу, зачем мне нужны пилюли, он выпишет рецепт – и все дела. В конце концов, это обычная история, многие боятся летать, и ни к чему рассказывать про Хелен и мальчиков, выворачивать свою душу наизнанку. Все, чего я хотел, это чтобы моя центральная нервная система отключилась на несколько часов, а поскольку просто купить в аптеке нужную для этого штуковину нельзя, от врача требовалась простая вещь – дать мне бумажку со своей подписью. Но доктор Сингх оказался человеком дотошным, он измерил мое давление, он прослушал мое сердце, а попутно задал мне столько вопросов, что я проторчал у него сорок пять минут. Он был слишком умен, чтобы не копнуть поглубже, и мало-помалу вытянул из меня всю правду.
Все мы, мистер Зиммер, умрем, сказал он. Почему вы считаете, что это должно с вами случиться в самолете? Если вы верите статистике, у вас гораздо больше шансов умереть у себя дома.
Я не сказал, что боюсь умереть, возразил я. Я сказал, что боюсь летать. Это не одно и то же.
Но если речь не идет об аварии, откуда взяться страху?
А оттуда, что я себе не доверяю. Я боюсь потерять над собой контроль и не хочу оказаться в роли клоуна.
Я не уверен, что правильно вас понял.
Я представляю, как сажусь в самолет, как иду к своему креслу – и вдруг ломаюсь.
Ломаетесь? В каком смысле? Ломаетесь душевно?
Да, у меня происходит нервный срыв на глазах у четырехсот посторонних людей. Я теряю разум. Мной овладевает безумие.
И что вы делаете в своем воображении?
По-разному бывает. Иногда кричу. Иногда бью людей в лицо. Иногда врываюсь в кабину и начинаю душить пилота.
Вас кто-нибудь пытается остановить?
А то нет. На меня наваливаются всем миром и прижимают к полу. Меня метелят по полной программе.
Когда вы последний раз дрались, мистер Зиммер?
Уже не помню. В детстве, надо полагать. Лет в одиннадцать-двенадцать. На школьном дворе. Сошелся с первым драчуном в классе.
И откуда у вас эти опасения, что вы снова готовы ввязаться в драку?
Ниоткуда. Ощущение в кулаках. Что-нибудь меня зацепит, и я сорвусь. И тогда я ни за что не ручаюсь.
Но почему самолеты? На земле вы ведь не боитесь потерять над собой контроль?
Потому что самолеты безопасны. Это общее место. Самолеты – это безопасность, скорость и эффективность. В воздухе я застрахован от неприятностей. Отсюда и мой страх. Я не боюсь погибнуть – я боюсь, потому что я точно знаю, что не должен погибнуть.
У вас не было попыток самоубийства, мистер Зиммер?
Нет.
И вы никогда не думали об этом?
Разумеется, думал. Как всякий смертный.
И поэтому вы пришли? Чтобы выйти отсюда с рецептом на хорошее, сильнодействующее снотворное, которое поможет вам покончить с собой?
Я ищу забвения, доктор, а не смерти. Снотворное погрузит меня в сон, а в бессознательном состоянии я не буду думать о своих возможных поступках. Я одновременно там и не там, и мое «я», которое окажется не там, будет надежно защищено.
Защищено от чего?
От меня. От этого ужаса, что со мной в принципе не может ничего случиться.
Ваш полет, как вы сами считаете, пройдет тихо и гладко. Почему это обстоятельство вас пугает, мне по-прежнему непонятно.
Потому что шансы на моей стороне. Самолет взлетит и благополучно приземлится в пункте назначения, и я сойду с трапа целый и невредимый. Вы скажете, вот и ладушки. Но в эту минуту я поставлю жирный крест на том, во что я свято верю. Я оскорблю мертвых, доктор. Я сведу их трагедию к банальному невезению. Понимаете? Это все равно что сказать им: ваша смерть была бессмысленной.
Он меня понял. В действительности я говорил короче, но я имел дело с умным и деликатным врачом, так что остальное он додумал сам. Дж. М. Сингх, выпускник Королевского медицинского колледжа, штатный терапевт Джорджтаунского университетского госпиталя, с четким британским акцентом и рано поредевшей шевелюрой, вдруг понял, о чем я ему толкую в этой тесной комнатенке с флуоресцентным светом и блестящими металлическими поверхностями. Я еще застегивал рубашку, сидя на кушетке и глядя в пол (только бы не встретиться с ним взглядом, только бы не обнаружить предательских слез), тягостная пауза казалась мне вечной, и тут он положил руку мне на плечо. Мне очень жаль, сказал он. Мне очень жаль, что так случилось.
Впервые за много месяцев ко мне кто-то прикоснулся, и в том, что я сделался объектом сострадания, было что-то тревожное, почти отталкивающее. Я к вам пришел не за сочувствием, доктор, сказал я. Я пришел за таблетками.
Он отступил с легкой гримасой досады, а затем присел на табурет в углу. Пока я заправлял рубашку в брюки, он вытащил из кармана своего белого халата рецептурный блокнот. Я готов пойти вам навстречу, сказал он, но, прежде чем вы уйдете, я бы просил вас пересмотреть свое решение. Мне кажется, я понимаю, что вы пережили, мистер Зим-мер, и мне бы не хотелось ставить вас в условия повышенного стресса. Существуют ведь и другие способы путешествия. Это в ваших же интересах – избегать пока самолетов.
До сих пор я так и поступал, но теперь считаю иначе, возразил я. Слишком большие расстояния. Сейчас я еду в Беркли, Калифорния, а затем мне надо в Лондон и Париж. Поездом до Западного побережья – три дня. Умножьте на два, с учетом обратной дороги, и добавьте десять дней на пересечение Атлантики в оба конца… это шестнадцать суток, как минимум, псу под хвост. Чем прикажете мне заниматься все это время? Изучать в иллюминатор морской пейзаж?
