— Я всегда считала, что это слишком тяжелый аромат для дома, — сказала Диана. Она взяла в руки блюдо, на котором лежали остатки шоколадного торта, остановила на них полный вожделения взгляд, покачала головой и упаковала блюдо в корзинку с выражением великого благородства и самоотречения на лице.
— Разве не было бы забавно, Диана, если бы сейчас, шагая домой, мы вдруг увидели наши собственные прежние "я", бегущие нам навстречу по Тропинке Влюбленных?
Диана слегка содрогнулась.
— Не-е-ет, я не думаю, что это было бы забавно. Я и не заметила, что уже так стемнело. Хорошо воображать что-нибудь такое при дневном свете, но в сумерки…
Они шли домой тихо, молча, рука об руку — великолепный закат пламенел на старых, знакомых холмах, а в сердцах пылала старая неугасимая любовь.
3
Неделю, полную приятных дней, Аня завершила тем, что утром отнесла цветы на могилу Мэтью, а после обеда села в Кармоди на поезд, идущий в Глен святой Марии. Какое-то время она думала обо всем любимом, что осталось позади, а затем ее мысли, обгоняя ее, помчались ко всему любимому, что ждало ее впереди. И всю дорогу ее сердце пело, ведь она поехала к счастливому Инглсайду — дому, переступая порог которого каждый знал, что это милый и дорогой родной дом; к Инглсайду, вечно полному смеха и серебряных кружек, моментальных снимков и младенцев — драгоценных созданий с маленькими кудряшками и пухлыми коленочками; к Инглсайду, где комнаты готовы оказать ей самый теплый прием, где ее терпеливо ждут стулья и вспоминают о ней ее платья; к Инглсайду, где всегда отмечают все маленькие годовщины и шепотом рассказывают друг другу о маленьких секретах и сюрпризах…
«Какое это чудесное чувство, когда радуешься возвращению домой», — думала Аня, доставая из сумочки письмо от маленького сына — письмо, над которым она весело смеялась накануне вечером, когда с гордостью в душе читала его обитателям Зеленых Мезонинов… первое письмо, написанное ей одним из ее собственных детей. Для семилетнего человека, только год ходившего в школу, это было довольно неплохо написанное маленькое письмо, хотя орфография все же была несколько двусмысленной, а в одном углу красовалась большая чернильная клякса.
"Ди плакала всю ночь из-за того, что Томми Дрю сказал, что распотроншит ее куклу… Сюзан поет нам на ночь корабельные песни, но она не ты, мама… Вчера Сюзан позволила мне помочь ей сажать клумбнику".
«Как могла я быть счастлива целую неделю вдали от них?» — думала, испытывая угрызения совести, владелица Инглсайда.
— Как хорошо, когда кто-нибудь встречает в конце путешествия! — воскликнула она, сойдя с поезда в Глене и тут же оказавшись в объятиях Гилберта. Она никогда не могла быть уверена в том, что Гилберт встретит ее — кто-нибудь всегда умирал или рождался, — но без этого возвращение домой не казалось ей таким, каким оно должно быть… И на нем был такой красивый новый светло-серый костюм! («Как я рада, что надела эту тонкую блузку с оборками к моему коричневому костюму, хотя миссис Линд считала безумием надевать ее в дорогу. Если бы я ее не надела, то не выглядела бы так привлекательно для Гилберта».)
Инглсайд сиял развешанными на большом крыльце разноцветными китайскими фонариками. Аня весело пробежала по дорожке, обсаженной желтыми нарциссами, и крикнула:
— Инглсайд, я здесь!
И вот уже все они были вокруг нее — смеялись, восклицали, шутили, а на заднем плане, как всегда, присутствовала улыбающаяся Сюзан Бейкер. Каждый из детей, даже двухлетний Ширли, держал в руках свой букет, собранный специально для нее.
— Ах, какое приятное возвращение домой! Все в Инглсайде кажется таким веселым и счастливым. Как это замечательно, что вся моя семья очень рада меня видеть!
— — Если ты, мама, когда-нибудь еще уедешь из дома, — сказал Джем с самым серьезным видом, — то я возьму и заболею апенцитом.
— А как ты это сделаешь? — заинтересовался Уолтер.
— Ш-ш-ш! — Джем тихонько подтолкнул брата локтем и шепнул: — Апенцит — это когда где-то болит, я знаю… но я только хочу напугать маму, чтобы она больше не уезжала из дома.
А сколько всего Ане хотелось сделать первым делом — и обнять каждого, и выбежать в сад, чтобы в свете сумерек нарвать анютиных глазок — в Инглсайде их можно найти повсюду, — и поднять маленькую потрепанную куклу, валяющуюся на коврике, и услышать все колоритные и пикантные новости — каждый добавлял что-нибудь свое. Как Нэн надела на нос крышку от тюбика с вазелином, когда доктора не было дома, и Сюзан была в такой тревоге, что чуть с ума не сошла. «Уверяю вас, миссис докторша, дорогая, это был ужасный момент»… Как корова миссис Палмер съела пятьдесят семь тонких гвоздиков и пришлось вызывать ветеринара из Шарлоттауна… Как рассеянная миссис Дуглас пришла в церковь с непокрытой головой… Как папа прополол клумбы и выкопал с газона все одуванчики — «в промежутках между новорожденными, миссис докторша, дорогая; их у него было восемь за время вашего отсутствия»… Как мистер Том Флэгг выкрасил усы — «а прошло всего лишь два года с тех пор, как умерла его жена»… Как Роза Максвелл из Харбор-Хеда отказала Джиму Хадсону из Верхнего Глена, и он прислал ей счет, в котором указал все, что он потратил на нее… Как много народу было на похоронах миссис Уоррен… Как коту Картера Флэгга другой кот в драке откусил кусок прямо «оттуда, откуда растет хвост»… Как Ширли был найден в конюшне, где стоял прямо под одной из лошадей. «Никогда, миссис докторша, дорогая, я уже не буду прежней женщиной после такого испуга»… Как было, увы, слишком много оснований опасаться, что сливовые деревья поразила «черная болезнь»… Как Ди ходила целый день и распевала: «Мама едет сегодня домой, сегодня домой, сегодня домой» на мотив «Весело мы кружимся»… Как один из котят кошки Джона Риза родился с открытыми глазами и поэтому теперь косой… Как Джем по рассеянности сел на липкую бумагу от мух — прежде чем надел брюки… И как Заморыш упал в бочку с дождевой водой.
— Он чуть не утонул, миссис докторша, дорогая, но, к счастью, доктор услышал его визг и в мгновение ока вытянул его за задние лапы. («Мама, а как это в мгновение ока»?)
— Ну, он, похоже, вполне оправился после этого приключения, — заметила Аня, нежно проводя рукой по черно-белым, бархатным и округлым формам довольного кота с огромными челюстями, мурлыкающего на стуле у камина. Ни на один стул в Инглсайде нельзя было сесть, не убедившись предварительно, что на нем нет кота. Сюзан, не особенно жаловавшая кошек прежде, уверяла, что ей пришлось полюбить их в целях самозащиты. Что же касается Заморыша, так назвал его Гилберт год назад, когда Нэн принесла домой несчастного тощего котенка, подобранного в деревне, где его мучили какие-то мальчишки, и имя осталось, хотя было теперь совсем неподходящим.
— Но… Сюзан! Что случилось с Гогом и Магогом?.. Они не разбиты, нет?
— Нет, нет, миссис докторша, дорогая! — воскликнула Сюзан, сделавшись от стыда красной как свекла, и метнулась в буфетную. Вскоре она вернулась, держа в руках двух фарфоровых собак, неизменно председательствовавших у очага в Инглсайде. — Как это я забыла поставить их на место перед вашим приездом! Видите ли, миссис докторша, дорогая, вы уехали, а на следующий день к нам зашла с визитом миссис Дей из Шарлоттауна… а вы знаете, какая она чопорная и как следит за соблюдением приличий. Уолтер решил, что должен как хозяин развлечь гостью, и для начала показал ей собак. «Это Бог, а это Мой Бог», — сказал он, бедное невинное дитя. Я была в ужасе… хотя думала, умру от смеха при виде лица миссис Дей. Я, конечно, объяснила ей все, как могла, — мне не хотелось, чтобы она решила, будто мы семейство язычников, но я все же подумала, что будет лучше убрать собак в буфет с фарфором, подальше от греха, пока вы не вернетесь.
