— Ребекка Дью приезжает к нам погостить, чему я очень рада… Но боюсь, что нас ждет и продолжительный визит тети Мэри Мерайи. Она намекнула на это в разговоре с Гилбертом. Его это радует ничуть не больше, чем меня… но она родня, и поэтому наша дверь всегда открыта для нее.
— Возможно, я приеду к вам зимой. Мне очень хочется снова увидеть Инглсайд. У тебя замечательный дом, Аня… и замечательная семья.
— Инглсайд в самом деле прекрасное место. И я очень люблю его теперь, хотя одно время думала, что он никогда не будет мне нравиться. Я испытывала отвращение к нему в первое время после нашего переезда… испытывала отвращение именно по причине его многочисленных достоинств. Они казались оскорблением, наносимым моему дорогому маленькому Дому Мечты. Помню, как я жалобно, чуть ли не со слезами, говорила Гилберту, когда мы уезжали оттуда: «Мы были так счастливы в этом домике. Мы никогда не будем счастливы ни в каком другом месте». И какое-то время я упивалась этой своей тоской по нему. А потом — потом я почувствовала, что начинаю пускать маленькие корешки любви к Инглсайду. Я пыталась бороться с этим — да, да, пыталась, но в конце концов мне пришлось сдаться и признать, что я полюбила его. И моя любовь к нему растет и растет с каждым годом. Он не слишком стар — старые дома печальны — и не слишком молод — слишком молодые дома грубы и дерзки. Он как раз в том возрасте, когда дома смягчаются и добреют. Я люблю каждую комнату в нем. Каждая имеет какой-нибудь недостаток, но так же и достоинство — нечто такое, что отличает ее от остальных, сообщает ей индивидуальность. И я люблю величественные деревья, окружающие лужайку перед домом. Не знаю, кто посадил их, но каждый раз, поднимаясь на второй этаж, я останавливаюсь на лестничной площадке — помнишь, там такое необычное окно, а возле него широкий диванчик? — и, присев на минутку, чтобы посмотреть на чудесный вид, открывающийся передо мной, говорю: «Боже, благослови человека, посадившего эти деревья, кто бы он ни был». Боюсь, вокруг нашего дома слишком много деревьев, но мы не хотим расстаться ни с одним из них.
— Совсем как Фред. Он проникся таким обожанием к этой большой иве, растущей с южной стороны от нашего дома. Я все твержу, что она портит вид из окон парадной гостиной, но вечно слышу от него" в ответ: «Неужели ты хочешь срубить такую красоту только из-за того, что она загораживает часть пейзажа?» И дерево остается… и оно действительно красиво… Вот почему мы назвали наш дом Фермой Одинокой Ивы. Мне нравится название Инглсайд. От него веет чем-то милым, по-домашнему уютным.
— То же самое говорит Гилберт. Нам было нелегко придумать имя для нашего дома. Мы перепробовали множество названий, но чувствовалось, что все они не подходят ему. Зато как только мы придумали «Инглсайд», сразу стало ясно, что это то, что нужно. Я очень рада, что у нас хороший, просторный дом — такой нам и нужен, ведь семья большая. Дети, хоть еще и малы, тоже очень любят его.
— У тебя такие прелестные дети. — Диана ловко отрезала себе еще один «лепесток» шоколадного торта. — Я думаю, что мои собственные очень милы, но в твоих есть что-то такое… А твои двойняшки! Как я тебе завидую! Я всегда хотела иметь близнецов.
— О, мне никуда не деться от близнецов, они — моя судьба. Но я разочарована тем, что мои не похожи друг на друга — ничуточки. Нэн, впрочем, очень хорошенькая — с ее темными глазами и волосами и прекрасным цветом лица. А Ди — любимица отца, потому что у нее зеленые глаза и рыжие волосы — рыжие и вьющиеся. Сюзан души не чает в Ширли — я долго не могла оправиться после его рождения, так что она одна ухаживала за ним и в конце концов привыкла считать его — я в этом уверена — своим собственным сыночком. Она зовет его «смуглый малыш» и балует совершенно возмутительным образом.
— И он все еще так мал, что ты можешь неслышно заходить к нему, чтобы взглянуть, не скинул ли он во сне одеяло, и укрыть его потеплее, — с завистью сказала Диана. — Моему Джеку уже девять, и он не хочет, чтобы я укладывала его в постель. Говорит, что он совсем большой. А я так любила это делать! Ах, как я хотела бы, чтобы дети не вырастали так быстро!
— Ни один из моих еще не вошел в этот возраст… хотя я замечаю, что с тех пор, как Джем начал ходить в школу, он больше не хочет держать меня за руку, когда мы идем через деревню, — вздохнула Аня. — Но и он, и Уолтер, и Ширли все еще хотят, чтобы я укладывала их в постель. Уолтер иногда превращает это в настоящий ритуал.
— И ты пока еще можешь не беспокоиться о том, кем они захотят стать, когда вырастут. А мой Джек помешан на всем, что связано с военной службой. Хочет стать солдатом. Солдатом! Ты только подумай!
— На твоем месте я не беспокоилась бы. Он забудет об этом желании, когда его увлечет какая-нибудь новая мечта. Война — дело прошлого. Джем надеется стать моряком — как капитан Джим, а Уолтер — в своем роде поэт. Он не похож на остальных. Но все они очень любят деревья и с удовольствием играют в ложбине — так все ее называют. Это небольшая долина, прямо за Инглсайдом, с волшебными тропинками и ручьем. Самое обычное место — просто ложбина для других, но для детей — сказочная страна. У них всех есть свои недостатки, но в целом они не такая уж плохая маленькая компания… и, к счастью, на всех хватает любви. Ах, мне так приятно думать о том, что завтра вечером в это время я буду снова в Инглсайде — буду рассказывать моим детям сказки на ночь и осыпать заслуженными похвалами комнатные папоротнички и кальцеолярии Сюзан. У нее удивительно хорошо растут папоротнички — никто не умеет выращивать их лучше, чем она. Я могу хвалить их с чистой совестью… но кальцеолярии! Они, на мой взгляд, даже и не похожи на цветы. Но я не скажу этого Сюзан — я ни за что на свете не хотела бы ранить ее чувства. Я всегда стараюсь обойти этот вопрос, и Провидение еще ни разу меня не подвело. Сюзан — просто прелесть! Не представляю, что я делала бы без нее. А помнится, я однажды назвала ее «чужой»!.. Да, так весело думать о возвращении домой, но вместе с тем грустно оттого, что я опять покидаю Зеленые Мезонины. Здесь так хорошо… с Мариллой… и с тобой. Наша дружба всегда была одной из чудеснейших радостей жизни, Диана.
— Да, и мы всегда… я хочу сказать… ах, я никогда не умела говорить, как ты, Аня… но мы оставались верны нашей «торжественной клятве», не правда ли?
— Всегда!.. И всегда будем верны!
Анина ладонь легла в ладонь Дианы. Они долго сидели в молчании, слишком сладком, чтобы нарушить его словами. Длинные, неподвижные вечерние тени падали на траву, цветы, зеленые просторы лугов. Солнце спускалось к горизонту… небо, окрашенное в серовато-розоватые тона, стало бледнеть и темнеть… весенние сумерки завладели садом Эстер Грей, по которому никто не бродил вот уже много лет. Малиновки пронзали вечерний воздух свистом, напоминающим звуки флейты. Огромная звезда поднялась над высокими белыми вишнями.
— Первая звезда — всегда чудо, — сказала Аня мечтательно.
— Я могла бы сидеть здесь вечно, — отозвалась Диана. — Мне неприятна мысль о том, что надо уходить.
— Мне тоже… но… ведь мы только поиграли в то, что нам пятнадцать. Мы должны помнить о наших семейных заботах и обязанностях… Как пахнет эта сирень! Тебе никогда не казалось, Диана, что есть что-то не совсем… не совсем скромное… в запахе сирени? Гилберт смеется над этой мыслью — он любит сирень, но мне она всегда напоминает о чем-то тайном, слишком сладком.
