— Совсем сбрендил! — зашипела Каллия, высунувшись из окна, как только небо снова обрело полуночный покой. — Да уж, передержали там тебя! — Она вылезла на крышу и плюхнулась рядом со мной. — Никогда не знаешь, когда этой проклятой твари вздумается глянуть вниз и решить, что ты некрасивый, или наглый, или слишком живой! И ну палить! Ты был бы поджаристый, как гусь на Геммин день в середине лета!
Я едва ее слышал, все еще зажимая уши, чтобы не умереть от их воплей, и ловя взглядом последние искорки, исчезающие во мгле на востоке.
— Ты чего? — Девушка повернула меня к себе, взяв за подбородок. Она ласково коснулась моей щеки и вытаращила глаза. — Какого этого… Ты почему внутрь не полез, а? Если ты их так боишься, что аж плачешь, чего тогда смотреть-то?
Говорить я еще не мог и не сказал ей, что плачу отнюдь не от страха.
Через несколько дней Каллия подарила мне в знак благодарности нечто, роскошнее чего ни одна живая душа не может пожелать. В ответ на ее настойчивые просьбы объяснить, чем меня можно порадовать, — и поскольку к радостям, которые она так охотно мне предлагала, я был еще не готов, — я попросил устроить мне ванну.
— То есть налить тебе бадью горячей воды? — Она перевела глаза с рисунка, который я нацарапал на пыльном полу, на меня, а я изо всех сил постарался изобразить процесс мытья. — Не знаю, по-моему, это вредно для здоровья. Ты же кашляешь как я не знаю что. А что если у тебя ребра опять разойдутся? Только срастаться начали.
Я не смог сдержать улыбку, помотал головой и принялся жестами изображать, что никакого вреда это принести не может, а, наоборот, будет страшно полезно для состояния моего духа.
— Ладно, попрошу Дилси, она у меня в долгу. Я ей дала поносить кружевную ленточку, а она как раз встретила этого Джастона, горшечника. Пусть воды натаскает. Больше точно ничего не нужно?
Я улыбнулся и пожал плечами.
— Ладно, только посиди на крыше, пока она все принесет. Я скажу, что это для клиента. — Это соображение почему-то ее воодушевило.
В тот вечер, когда бадья была наполнена, мне не без труда удалось выставить Каллию из комнаты.
— Тебе точно не надо помочь? Может, остаться? А то, не ровен час, опять грохнешься…
Я сделал глупое лицо и повел глазами, чтобы она решила, что это очередная моя придурь.
— Что, сенаи всегда такие стыдливые? Мои-то все были такие косые, что даже не понимали, куда забрели. Они и не замечали, что я совсем не то, к чему они привыкли… Тут уж не до стыдобы, знаешь ли!
Я извинился — как мог, знаками, — и выпихнул Каллию за драную занавеску, служившую дверью. Оставшись один, я вздохнул с облегчением. Странно, но, несмотря на твердую уверенность, что сойду с ума, если не буду слышать человеческого голоса, я благословлял часы, когда Каллии не было дома, а элим не считал нужным посещать меня.
Ничего подобного такому фейерверку чувств я, пожалуй, никогда не испытывал. Осторожно погрузившись в горячую воду, я согнулся в небольшой бадье пополам, невзирая на протесты переломанных ребер и истерзанной спины, и погрузился с головой. Я бы целый час так просидел, если бы мог. Однако вскоре пришлось вынырнуть, и тут мною овладело радостное безумие, и я принялся яростно оттирать с себя остатки Мазадина. Слой за слоем я сдирал с себя грязь, орудуя тряпкой, которую отыскал в хозяйстве Каллии, и обмылком — подарком Дилси, и вот наконец кожа стала восхитительно красной, а вода совсем почернела. Ножом, позаимствованным у элима, я пытался обрезать свои колтуны до цивилизованной длины и соскоблить отросшую за семнадцать лет клочковатую бороду. На это ушла прорва времени — я не подумал, как трудно управляться с ножом, когда пальцы почти не гнутся. Когда нож в десятый раз упал в воду, восторг сменился досадливым стоном. Но я заставил себя снова выловить нож, одной рукой сжимая пальцы другой вокруг рукояти и усилием воли заставляя их держаться. Если приходится жить дальше, надо же когда-то начинать.
Дилси оставила возле бадьи последний кувшин чистой воды, и, когда мне удалось побриться, не перерезав при этом горло, я встал и облился остывшей водой, благословляя чувство чистоты. Я вылез из бадьи, вытерся рубахой и стоял посреди комнаты совершенно голый. И тут послышались шаги — кто-то бежал вверх по лестнице. Я нагнулся, чтобы натянуть штаны, но слишком поспешил — голова у меня закружилась, и пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть.
— Каллия, верни ванну. У нас гости, и… Ой!
Я обернулся и увидел небольшую толстенькую девушку-удему, которая косоватыми глазками глядела на мою голую спину, разинув рот. Мне даже думать не хотелось о том, что она там видела. Я выпрямился, и взгляд девушки скользнул вверх. Конечно, она все заметила — и рост, и темные волосы, и прямой нос, и узкое лицо, выдававшее мое происхождение. Она попятилась к двери, и я заметил ужас в ее глазах — страх служанки-удемы, случайно оторвавшей сеная от его дел.
— Простите, сударь…
Я попытался ее успокоить, протянул к ней руку, но она уже летела по ступеням, готовая рассказать всем и каждому, что последний клиент Каллии — сенай, у которого вся спина в дюжину слоев покрыта красно-лиловыми шрамами! В первую же ночь, которую я провел на постоялом дворе, элим говорил, что, по слухам, из Мазадина сбежал узник. Я тогда не придал этому значения, по большей части потому, что для меня тогда мало что имело значение, но отчасти и потому, что я-то не сбежал. Меня выпустили! Я отбыл свой срок! Но теперь, когда меня вот-вот обнаружат, я подумал: а что если Горикс что-то перепутал? Что если он отпустил меня на час… на день… на год раньше установленного дня? И теперь оказалось, что срок мой не вышел и надо начинать все снова… Вдруг меня заберут обратно?!
Все содержимое моего желудка выплеснулось в глиняный кувшин Дилси. Я тяжело облокотился на подоконник и попытался натянуть влажную рубаху, проклиная чертову слабость и корявые руки и молясь, чтобы страх отхлынул. Надо было уходить.
Заслышав шаги на лестнице, я обеими руками схватил нож элима и забился в угол. Но это был сам Нарим — он нырнул в комнату, как филин за добычей.
— По крайней мере трое уже побежали к королевским стражам — каждому хочется стяжать серебряный пенни за донос на сеная, сбежавшего из Мазадина. Если вы не хотите, чтобы вас за него приняли, давайте-ка живо отсюда. Самое время. Каллия сидит внизу, если кто-нибудь придет, она попытается его отвлечь, но она тоже просит, чтобы вы поторопились.
Я кивнул и высунул ногу за окно, и тут жестяная бадья посреди комнаты укоризненно глянула на меня. Я застыл, обзывая себя всевозможными словами, которые обозначали одно: идиот. Любой, кто заглянет в комнату Каллии, сразу все поймет. Смысл в купании находят только сенаи, так что ясно, что тут побывал сенай. Если Каллии, кроме меня, некого предъявить, ее арестуют. А если мой кузен решит, что недостаточно поквитался со мной? А если эти стражи охотятся действительно на меня? Ах я дурак! Ведь моих благодетелей отправят за меня к дракону в пасть!
— Ну давайте! Сюда того и гляди придут. Уходите!
