Смотрите! Глаза его привычный свет убивают…
Внезапно свихнувшаяся медсестра, прервав свою странную молитву, обхватила голову руками, пытаясь одолеть неподвластный рассудку страх, который заставил ее преклонить колени перед беспомощным младенцем. Что они понимают, все эти люди? Ведь они не видели его глаз! Казалось бы, нормальные глаза, и зрачки расположены как надо. А цвет… Одновременно страшно яркий и как будто из пустоты. Она подумала: вот что чувствует слепой от рождения, внезапно прозрев. Нет. Слепой бы понял. Скорее, так чувствует собака. Зверь, живущий в черно-белом мире, вдруг увидел разноцветную вспышку — и не способен охватить ее разумом. Совсем не похоже на желтый! Ни на синий, ни на красный не похоже нисколько! Ничего общего с зеленым, или с оражневым, или с фиолетовым! Новое! Новое!
Голова болела нестерпимо. Врач, другие медсестры — все стали нестерпимы. А ребенок… нестерпим бесконечно. Несущий свет, но свет этот — из бездны. Все вокруг него поблекло. Ужасные люди, столпившиеся возле ужасного младенца, превратились в тени, а потолок напоминал ведро с горючим. В ранней юности медсестра опалила ресницы и брови, заглянув в ведерко с горючим, которое неожиданно вспыхнуло, и сейчас, глядя в потолок, она думала: «Скоро ли оно опять загорится?» Увы, все уже сгорело, она увидела цвет, о котором шептались втихомолку, а она не знала, о чем речь, и никто не знал. Никто ни на Луне, ни на Земле понятия не имел, что это за цвет. Могли только прятаться от него. Делать вид, что его не существует. Не давать ему имени.
Она услышала голоса. Какие-то люди вошли в палату, и среди них один, высокий, она его знала, когда работала в операционной на сороковом этаже. В своем нынешнем состоянии она только различила знакомый голос и ощутила смутное доверие, когда человек подошел ближе. Возле него маячили еще какие-то люди. Он заговорил глубоким, низким голосом:
— Окселендра, Окселендра, дыши глубже, не делай резких движений. Это пройдет, Окселендра. Так бывает со всеми, в первый раз и каждый раз. Через минуту ты снова станешь самой собой, главное — дыши глубже. Воспоминание уже потихоньку слабеет, Окселендра, мозг не в состоянии удержать образ, который ему недоступен. Хочешь, я тебе расскажу, милая Окселендра, как я сам впервые увидел этот цвет? Приляг здесь на полу, вот так. Мне было двенадцать, а у моей сестры был приятель, очень жестокий, тоже из этих. Он надо мной подшутил: снял очки и заставил смотреть ему в глаза, и я увидел этот цвет и забился под стол. Дело было в ресторане. Кончилось все хорошо, я пришел в себя и пожаловался в полицию, и жестокого приятеля услали далеко-далеко…
Окселендра Марлинь сжалась в комочек под окном. Она уснула, и никто не решился ее потревожить.
Врач ушел. Барби по-прежнему плакала, и другая медсестра гладила ее по голове, что была прикрыта бумажной шапочкой, промокшей от слез. Щуря заплаканные глаза, Барби смотрела, как уносят прочь ее малыша. На него уже надели крошечные детские защитные очки.
Вдоль стен коридора тянулись бесконечные неоновые трубки. Примерно через каждые двадцать метров приходилось останавливаться — неон был Ринго не в новинку, но на Луне им явно злоупотребляли, так что иногда начинала кружиться голова. Ринго злился на себя за то, что не присутствовал при родах. Может, при нем Иеронимус как-нибудь все-таки родился бы нормальным, с карими или там голубыми глазами, и не пришлось бы вплотную столкнуться с чем-то огромным и неведомым. А он пропадал на своей проклятой работе. На датчиках гидродинамического преобразователя частиц как раз замигали красные лампочки. Если бы Барби и позвонила ему (а она не позвонила, она давно перестала общаться с кем бы то ни было), даже если бы он узнал, что у нее начались схватки, все равно не смог бы прийти.
Он был одним из тридцати семи физиков, единственных на Луне специалистов по ульзаталлизину, способных управлять процессом гидроэкстрации с использованием атомных реакций. Уйди он в такой серьезный момент, когда с ускоряющих блоков поступил тревожный сигнал, — это бы означало немедленное расторжение контракта. И поделом, поскольку так поступить мог только абсолютно безответственный эгоист.
Четыре года назад его коллега, занимающий точно такую же должность, в такой же ситуации ушел с рабочего места. Произошедшая в результате катастрофа унесла жизни четырехсот пятидесяти восьми рабочих, тридцати инженеров, двух десятков административных работников и шести тысяч обитателей жилого комплекса, расположенного над глубинной станцией добычи и переработки ульзаталлизина. И все из-за дурацкой халатности — сотрудник решил сбегать домой, посмотреть чертову трансляцию матча по телеболу между командами «Тихо» и «Изобилие». Сотрудника уволили. Позже он покончил с собой. Ринго эта история поразила до глубины души. И все же ему упорно мерещилось, что его отсутствие в родильном покое стало последней каплей, толкнувшей его сына в ту часть лунного населения, кому закон повелевает носить, не снимая, кошмарные уродливые очки.
Ринго вошел в палату. Как и в коридоре, здесь ярко горели неоновые лампы. Барби лежала на боку и плакала. Глаза ее были закрыты. Ручейки слез, по одному с каждой стороны, промочили подушку насквозь. Это было привычно и хоть немного утешало. Барби всегда плакала. Если бы Иеронимус родился нормальным, она бы плакала точно так же.
Слезы день за днем.
Она ненавидела жизнь на Луне, хотя и на Земле не была особенно счастлива.
Ринго склонил голову, глядя на жену.
На Земле…
Которая вдруг стала для них запретной.
Не то чтобы он очень спешил вернуться. С тех пор как они с Барби переехали на Луну, он побывал на родной планете только однажды. Один короткий визит за целых три года.
Но теперь…
Постановление о карантине за номером шестьдесят семь.
В течение восемнадцати лет им нельзя покидать Луну. Прежняя жизнь на Земле вдруг показалась мимолетным, полузабытым сном. Словно это было миллионы лет назад. Неясные, поблекшие картинки разом отдалившегося мира. Учеба в университете… На одном из семинаров Барби сидела через две или три парты от него. У нее были ярко-рыжие волосы. И еще акцент. Ринго все спрашивал, откуда она родом, а Барби долго не хотела рассказывать. Их первый поцелуй. Совсем рядом ветер повалил дерево, и они бегом вернулись на вечеринку, с которой сбежали, совершенно уверенные, что их любовь — это судьба.
Он говорил, что Барби — дурацкое имя. А сам-то? Ну что это за имя — Ринго?
Кухонная плита без конца ломалась. У них умерла кошка, и Ринго закопал ее на поле за домиком, где они жили, пока он заканчивал учебу. Барби написала роман; его опубликовали. Она получила диплом по специальности «Обратимое хлорирование» и поступила на работу в геологический институт. Коллега по имени Филби пытался ее соблазнить и был жестоко бит — Ринго в то время был очень ревнив. Потом они подружились, и Филби взял в жены сестру Ринго. У Ринго были совсем черные волосы, а глаза медно-карие. Бархатно-карие, говорила Барби. Они ей напоминали бархатный диванчик, на котором спала ее бабушка. Однажды он напился и сочинил неприличные стихи. Потом их уничтожил, чтобы жена не нашла. Желтый воздушный змей — ветер закрутил его и ткнул в землю. У них украли велосипеды. Отец Ринго погиб, попав в сель. Сколько у тебя было возлюбленных до нашей встречи? Несколько. Сколько это — несколько? Не помню. Никто из них не сравнится с тобой.
