В связи с особой тяжестью и туда, и сюда…
В Нормандии партизанское движение хереет с каждым днем.
Вы приговариваетесь…
15. Полковник — садист. Почему он так ухмылялся, так по-доброму мне улыбался и даже, как мне казалось, подмигнул мне, когда знал, что меня расстреляют?
Я пишу последние письма родным и друзьям. Только потом я узнал, что с ними (с письмами) произошло.
16. Нет, спасибо, я отказываюсь от того, чтобы мне завязали глаза.
Я просто буду смотреть туда, где свет. В направлении, как мне покажется, курсанта, который будет расстреливать меня. Позволяю приковать меня к стене. Наручники, а на ногах уже не как при нас — тоже наручники, — но более удобные наножники.
Входит курсант. Вижу-вижу… а не староват ли парниша для курсанта? Чего-то там бормочет, докладывает. Целится в меня.
— Осужденный, сейчас вы будете казнены!
Очередь. Спасибо, что не одиночными.
Меня не пытали.
17. Нуууууууууу… я-то знаю, как щелкают холостые выстрелы! Уж четыре года, как и холостыми, и боевыми — слава богу!
Входят два парня, освобождают меня от «распятья» и волочат куда-то. Ну, куда же еще? В ту дверь, откуда приходят те, кто убирает трупы и смывает кровь. А если нужно… добивает «недоделанного» каким-нибудь курсантом осужденного.
Мельком успеваю увидеть, как улыбается мой «расстрельщик». Да, он-то уж точно давно нет курсант!
Меня опять поместили в камеру, но уже не в ту, где я сидел до «расстрела». В маленькое окошко этой камеры пробивался даже солнечный свет. И я немного взбодрился. А потом пришел тот садист-полковник, который улыбался, когда мне выносили расстрельный приговор, и сказал, что у него ко мне уж разговорчик уж будет. Что я хорошо взрываю.
— А как вам удалось раскрошить бетонный блок на заводе химических удобрений в Казахстане три на три на три метра?
— Знаю способ…
— Нам нужны такие люди.
Мне предложили выполнить одно задание — для правительства. А за это мое дело закроют — за блок три на три на три метра (это так у них в КГБ шутят — всевластие людей развращает), — надбавят один курс, и после выполнения задания я стану выпускником своего училища. Со званием, со всеми моими прежними наградами. Никто ничего не узнает. Все будут думать то, что надо — вы на особом счету у КГБ.
А это ведь почти так и есть!
— А почему я?
— Хороший подрывник плюс… Зависимый от нас человек. Помните, до выполнения задания вы — никто. В любой момент вас могут расстрелять по-настоящему.
Нет, он все-таки садист. А фамилия его Ткаченко. Что-то они мне слишком часто стали встречаться.
18. Все, конечно, сообщат на месте. По земле, почти все время по земле (??? — ???) добраться до южной Нормандии, до одного из замков, и, возглавляя секретное подразделение саперов, кое-что взорвать к чертовой матери, — кстати, она-то тут вроде как и при чем! Дело усложняется тем, что взрывать необходимо будет в городке, в замке, который густо населен местным населением.
Не конфликтовать, вести себя культурно, сделать очень мощный и очень тихий одновременно взрыв — и домой. Уже, для быстроты, по воздуху. Аж в самую Москву с докладом.
— Доложишь лично, и не какому-нибудь полковнику, знаешь, кому доложишь?
— Честно? Нет.
— Узнаешь. А потом все зашибись. Не только окончание училища с наибольшим набором привилегий, какие только могут быть (автомобиль объемом двигателя больше 1,2 литра) но и нашим, а это важно, нашим человеком будешь!
— Ну, что ж? Россия — превыше всего?
Полковник уходит. Он доволен. А меня даже освободили на день. И я пошел гулять по Москве. Зашел к родителям. И сказать нельзя, и хочется. Книжные, Москва-Сити, небоскребы, чистый, прозрачный воздух — почему это все меня больше не радует?
— Боже мой! Ну и в переделку же я попал, однако!
Просто я не знаю, чем это все кончится.
Погулял, походил-побродил. Через сутки — на аэродром. Транспортный военный самолет, приспособленный для перевозки десанта — с тремя химическими сортирами, — долетит меня до Берлина. Дальше — по земле.
Через какое-то время я удивлюсь тому, что ради меня одного гоняли такой огромный самолет. Им что — все срочно надо?
Да, пока гулял, встретил старую знакомую… то же по фамилии Ткаченко! Спросил, не знает ли она одного такого полковника КГБ? Нет, не знает. Ее звали Ольга, и она отправлялась на фронт санитаркой.
Не помню как, но узнал о ее гибели: кажется, мина 88 мм разорвала ее, попав точно ей под ноги.
А жаль.
Неплохой человек. Был. И как только я узнал, что она погибла?
Часть II
01. До Внуково меня провожал Эдуард. Внуково всего как лет пять военный аэродром, им занимались в свое время не очень — повсюду видимость строительных работ и недоделок. Эд ведет УАЗик, и мы, минуя КПП, въезжаем на летное поле.
Откуда он знает, куда необходимо ехать, где следует свернуть-повернуть? Эдуард говорит, что так же скорбит о безвременной кончине Алексея Магая.
Разглядываю носки своих ботинок.
Светит летнее солнышко, и мне необычно спокойно.
У самого самолета останавливаемся и выходим. Дружески обнявшись, прощаемся. Странно, но Эдик как бы следит за тем, чтоб я вошел в самолет, уселся в кресло, пристегнулся.
Когда он исчезал в проеме самолетной двери-люка, мне показалось, что Эдуард доставал рацию, еще, как мне показалось — а на этот счет у меня уже глаз наметан, — так вот, мне показалось, что Эдик при оружии. Автоматическая дверь стала закрываться, как только Эдик спустился по трапу Самолет стал выруливать на взлет. Тогда я почему-то удивился тому, что нахожусь один в огромном транспортном военном самолете, переоборудованном в самолет для перевозки людей…
Знаю только одно — «следующая станция» аэропорт Западного Берлина.
Почитав около получаса классическую литературу — сборник рассказов Лимонова — и вдоволь позевав, отправляюсь в гости к экипажу.
02. Ребята поначалу на меня как бы не реагировали, и лишь через минуту после моего натужно-радостного «Привет!» один из них быстро и ловко стал отключать свой шлемофон от нескольких проводов, соединявших его с основной приборной панелью управления самолетом.
Еще тогда я удивился, что такой огромный самолет ведут всего два летчика. Молодой паренек — но уже вишь ты, самолеты водит! — повернулся ко мне, весело и как-то по-доброму заулыбавшись. Ощущение некоторой обиды, которая было уж начала приходить ко мне потому, что летчики на меня не реагировали, как рукой сняло.
