Славянофилы, как и их «оппоненты», были достойными представителями российской интеллигенции с её извечным принципом: если факты противоречат теории — тем хуже для фактов. Поэтому славянофилы охотно поддержали идею, что кумиров для своего капища Владимир приискал где-то на стороне, а потому-де и расстался с ними народ «легко».
В конце XIX столетия такой взгляд на Богов возведённого Владимиром капища стал едва ли не общепринятым (а уж излагался его сторонниками именно как общепринятый, безо всяких «едва ли»).
Профессор Корш сурово заявлял, что-де «теперь не может быть и речи» о славянском происхождении этих Богов (даже Громовержец Перун, как мы видели, не избежал общей печальной участи).
Да и, заявляли сторонники теории заимствований, достаточно посмотреть на деревенский фольклор — нигде не упоминаются Перун, Даждьбог, Стрибог, Мокошь и Семарьгл, только русалки, домовые и лешие.
А значит, Боги, поставленные Владимиром «у двора теремного» — искусственное, «от ума», собрание недолговечных, по большей части заимствованных, не оставивших в народной памяти никакого следа идолов. Это рассуждение — не забытое и по сей день — отмечено двумя чертами, общими для всех построений тех учёных, что любят величать себя «рационалистами» и «объективными».
Оно, во-первых, неверно логически, а во-вторых, опирается на ложное утверждение.
Ведь и шведская, скажем, деревня конца позапрошлого — начала прошлого столетия помнить не помнила Одина, Аоки, Тора и прочее население Асгарда, зато хорошо помнила и почитала альвов-эльфов и троллей, лесных дев скульдр и никс-водяниц, да домовых-кобольдов.
Однако что-то не слышно, чтоб кто-то из шведских учёных делал на этом основании далеко идущие выводы о заимствовании Тора или Одина у лопарей[8]или, скажем, шотландских горцев, о поддельности Старшей и Младшей Эдды, или что знаменитое капище в Упсале было попыткой какого-нибудь конунга «реформировать примитивный культ» скандинавов.
Может, всё оттого, что у скандинавов нет интеллигенции?
Во-вторых, фольклорные записи с упоминанием Перуна, Даждьбога, Стрибога, Мокоши именно ЕСТЬ — мы подробно рассмотрим их там, где будем знакомиться с Богами, стоявшими на киевском холме.
И даже с загадочным и труднопроизносимым Семарьглом всё не так уж, как увидим, безнадёжно. Так что, как говаривал один персонаж Михаила Афанасьевича Булгакова — поздравляем вас, господа, соврамши.
Уже упоминавшийся Аничков отличался любопытными воззрениями на развитие Языческих религий — по его мнению, Боги язычников возникали из домашних кумирчиков, поэтому общенародным мог стать только Бог семьи, вставшей во главе народа.
То есть не могло быть не то что общеславянских, но даже и общерусских Божеств, и даже Перун был-де всего лишь родовым и дружинным Божеством «киевских Игоревичей».
Ничего подобного нельзя было сказать ни про эллинское Язычество, ни про Язычество скандинавское — зато построения Аничкова находились в полном соответствии с модными теориями об «эволюции общества» и «истории религии», а стало быть, «образованной публикой» принимались на «ура».
Тем паче, что на построениях громимых Аничковым мифологов лежала ужасная тень подозрения в самом страшном для российского образованца грехе — ПАТРИОТИЗМЕ! Уж сам-то Евгений Васильевич был от такого подозрения совершенно свободен. «Особенно убого было Язычество Руси, жалки ея боги, грубы культ и нравы — разливался соловьем эволюционист. — Не поэтически смотрела Русь на природу, и не воссоздавало воображение никакой широкоза- думанной религиозной метафизики».
Доводы господина Аничкова были «простыми, как мычание» — мол, по описаниям греков и арабов, жизнь славян была грязна, жалка и убога — куда уж этим нищим дикарям до развитой мифологии! И вновь перед нами ложная логика, основанная к тому же на откровенном вранье.
Во-первых, что ж с того, если жители богатого Востока и находили бы быт славян убогим и грязным? Про быт норманнов в Хедебю араб Ибрагим ат Тартуши высказался жутче некуда — тут и грязь, и вонь, и гниющие на улицах коровьи туши, и пение, похожее на вой зверей, и младенцы, которых вынуждены топить с голоду их же нищие родители.
Однако всё перечисленное не помешало быть ни двум Эддам с их роскошной мифологией, ни блистательному капищу Упсалы.
Быт самих арабов, когда пророк Мухаммед создавал ислам, не назовёшь ни особенно богатым, ни слишком чистым — обычный быт кочевников с их одеялами из верблюжьей шерсти, кишащими верблюжьими же клещами, палатками, замотанными до глаз женщинами — и твёрдой верой в то, что «смывая грязь — смываешь удачу».
Вся разница с Хедебю — «лишних» детей, которыми в Аравии, как правило, оказывались девочки, не топили (негде было), а зарывали в песок. Заживо, вниз головой, в кувшине.
Рецидивы людоедства отмечены у арабов уже после принятия ислама. Всё, что придало хоть какой-то лоск арабской цивилизации, прославленные «арабскими» (зачастую заимствованными у персов) сказками пышные одеяния, дворцы, драгоценную утварь, арабы буквально награбили в Персии и Византии уже после рождения ислама.
А что до описаний теми же греками и римлянами быта и обычаев носителей «суперпередовой» религии иудаизма, то я, читатель, с вашего разрешения, воздержусь от их цитирования. Ибо в противном случае рискую немедленно быть обвиненным в антисемитизме.
Отсылаю читателя к книге автора, во-первых, уже давно покойного, а во-вторых, вряд ли могущего быть заподозренным в неприязни к евреям. Речь про работу «Антисемитизм в Древнем мире» почтеннейшего Соломона Лурье.
Там цитируются Марциал, Тацит и Марк Аврелий, и многие другие прославленные мужи античности, и про грязь и убожество ими сказано немало — но к славянам это не относится.
Но ко всему прочему господа прогрессисты-реалисты-объективисты опять-таки врут.
Ибо никаких описаний исключительных «бедности и убожества» быта славян у иноземцев мы не найдём. Западные монахи взахлёб расписывали богатейшие, чистые, уютные, сытые города язычников-славян (и нищие, грязные, убогие городки своих единоверцев, датчан).
Как описывали датчан арабы, мы уже помним, а вот когда речь заходит о русах, то арабский путешественник и дипломат Ахмед ибн Фадлан говорит об обычае прибавлять бусину на ожерелье женщины с каждым десятком тысяч серебряных монет в капитале её мужа.
Ибн Фадлан утверждает, что на шеях многих русских женщин эти ожерелья висели в несколько рядов. Он же пишет, что трон «царя русов» был украшен драгоценными камнями и кораллами, а простые купцы унизывали руки и ноги золотыми обручами, застёгивали кафтаны золотыми пуговицами и носили шапки с парчовым верхом.
