Трудно сказать, когда ему было хуже — когда он чувствовал или когда не чувствовал.
На следующий день на главной площади деревни зазвонил призывный колокол; волей-неволей всем сельчанам пришлось еще раз предстать перед своим новоявленным царем.
— О, сколь же глупы вы, жалкие создания! — возгласил дракон. — Вчера погибли шестеро детей, а с ними и старый Танарахумбра — тот, кого вы называли Точильщиком Ножниц, и все потому, что вы не умеете держать себя в руках.
— Это правда, — согласно кивнула Старая Ведьма Яблочная Бесси.
— Вы истощаете мое терпение, — продолжил дракон. — Хуже того, вы истощаете мои аккумуляторы. Мои запасы энергии быстро скудеют, и за день я не могу их толком пополнить. И все же теперь я отчетливо вижу, что мне нельзя быть царем-чурбаном. Вы нуждаетесь в твердой руке. А потому мне нужен возглашатель. Кто-нибудь мелкого телосложения, чтобы жил внутри меня и передавал наружу мои указания.
— Пусть это буду я, — сказала, выходя вперед, Черная Агнес, — я знаю свой долг.
— Нет! — презрительно кинул дракон. — Вы, дряхлые развалины, слишком уж хитрые. Я выберу из этой толпы кого-нибудь другого. Кого-нибудь простоватого… ну, скажем, ребенка.
«Только не меня, — беззвучно взмолился Вилл. — Кого угодно, только не меня».
— Пусть будет этот, — сказал дракон.
Вот так и вышло, что Вилл стал жить внутри дракона. Весь этот день до глубокой ночи он по подробным указаниям своего повелителя изображал на листах пергамента чертежи неких устройств, похожих на стоячие велосипеды и предназначенных для подзарядки драконьих аккумуляторов. Утром он сбегал на край села в кузницу с повелением к кузнецу незамедлительно изготовить шесть таких штуковин. Затем он сходил к Старой Черной Агнес и передал ей от дракона, что весь этот день и каждый следующий шестеро селян, выбранных по жребию, или по очереди, или как уж ей там заблагорассудится, будут сидеть на этих велосипедах, крутя и крутя педали без малейшей остановки вплоть до самого заката, когда Вилл возьмет аккумуляторы и затащит их в чрево дракона.
Поднимая босыми ногами облака пыли, Вилл носился по деревне, стараясь поскорее передать все драконьи приказания, предупреждения и советы — в первый же день их набралось не меньше дюжины. От жестокого недосыпа все окружающее приобрело для него невероятную яркость и выпуклость. Зеленый мох на черепах, надетых на колья вдоль первой полумили Приречной дороги, саламандры, неспешно совокуплявшиеся на углях кузнечного горна, даже мертвая неподвижность плотоядных растений, поджидавших в теткином саду неосторожную жабу, которая приблизится к ним на расстояние броска, — все эти знакомые будничные картины преобразились. Все стало новым и необычным.
К полудню все драконьи поручения были выполнены, и Вилл пошел искать своих друзей. Мало удивительного, что на площади было пусто и тихо, однако пустыми оказались и улицы поменьше, соседствующие с ней. Подул и тут же исчез легкий ветерок. Затем Вилл услышал за углом высокий девчоночий голос и радостно на него побежал.
Там маленькая девочка скакала через скакалку и в такт себе пела:
Вот-она-я
Со-всем-о-дна;
Как-меня-звать?
Поскаку-чая-Джо…
— Джоун! — обрадовался Вилл.
Поскакучая Джоун остановилась. В движении она еще занимала какое-то место, но в состоянии покоя ее, почитай, и не было. Над ее маленькой чернявой головкой плясали сто тонюсеньких косичек. Руки и ноги у нее были словно из соломинок сделаны. Единственным, что имело тут нормальные (и даже свыше того) размеры, были карие сверкающие глаза.
— Я скакала до мильона! — сказала Джоун, сердито топнув крошечной ножкой. — А теперь из-за тебя начинай все сначала.
— А ты просто, когда начнешь, начинай считать с миллиона один.
— Будто ты не знаешь, что так не по правилам! Чего тебе надо?
— А куда это все подевались?
— Кто-то рыбу ловит, кто-то охотится, в поле много работают. Кузнецы, жестянщик и Мрачный Тип делают стоячие велосипеды для Самозванцевой площади. Горшечница и ее подмастерья копают на реке глину. А целительницы засели в Курилке, и Пак тоже там.
— Вот туда я тогда и пойду. Спасибо, соплюха.
Поскакучая Джоун не ответила. Она уже снова прыгала через скакалку, сосредоточенно считая:
— Сто-тысяч-раз, сто-тысяч-двас…
Курилкой называли шаткую лачугу с некрашеными стенами, стоявшую так глубоко в зарослях тростника, что при сильном дожде она всерьез рисковала утонуть в болоте. Под навесом ее крыши осы слепили себе гнездо и теперь постоянно крутились рядом. Вилл подошел к Курилке и без лишних церемоний открыл скрипучую дверь. Женщины дружно, как одна, вскинули на него глаза; перед ними на полу лачуги смутно белело тело Пака Ягодника. У всех как одной целительниц глаза были зеленые и никогда не мигающие, ну прямо как у лесных зверей. Они смотрели и молчали.
— Я т-только хотел п-посмотреть, чт-то вы тут д-дела-ете, — заикаясь, выдавил заробевший Вилл.
— Мы погружаем его в глубокий транс, — сказала одна из женщин. — А теперь тихо, смотри и учись.
Целительницы курили над Паком сигары. Они глубоко затягивались, а затем наклонялись и медленно, тонкими струйками выпускали дым на его голое изломанное тело. Мало-помалу хижину заволокло туманной синевой, превращавшей целительниц в привидения, а лежавшее перед ними тело — в расплывчатое пятно. Пак всхлипывал от боли и что-то бормотал, но постепенно стал затихать, а потом и совсем умолк. В конце концов по его телу прошла длинная судорога, он словно окаменел и перестал дышать.
Целительницы размалевали грудь Пака охрой, а потом замазали ему рот, ноздри и задний проход липкой замазкой из алоэ и белой глины. Покончив с этим, запеленали его тело длинной полосой белой льняной ткани. Твердое как дерево, спеленатое тело они закопали в черную болотную землю на самом берегу Ведьмячьего пруда.
Закидав могилу землей и затоптав, женщины отвернулись от нее и молча разошлись по домам, каждая своим путем.
Вилл смотрел им вслед, пока его живот не заурчал, обиженно напоминая, что с самого утра не получил ни крошки пищи. Ну ничего, тут неподалеку росла вишня, чьи ягоды как раз должны были созреть, и лежал пирог с голубятиной, который, как он знал почти наверняка, не слишком хорошо сторожили.
Не теряя зря времени, он поспешил в деревню.
Весь остаток дня Вилл гулял и развлекался и вернулся в необъятное брюхо дракона, когда солнце уже закатилось, заранее уверенный, что огромный Червяк закатит ему скандал. Но когда он сел в кожаное кресло и иголки вонзились ему в запястья, дракон заворковал, почти замурлыкал:
— Ну какой же ты пугливый! Весь дрожишь, с головы до ног. Не бойся меня, малыш. Я буду защищать тебя и заботиться о тебе. А ты, в свою очередь, будешь моими глазами и ушами, ладно? Вижу, вижу, что ты согласен. Ну а теперь давай посмотрим, что ты узнал за сегодня.
