Однако вот уже почти месяц, как мы поменялись привычками. Мой Компаньон зарабатывал нам на жизнь, устроившись инструктором в военизированный лагерь, организованный каким-то типом, он рекламировал себя как воевавшего в Африке наемника – самое настоящее надувательство кучки придурков, помешавшихся на изучении приемов единоборств и самообороны. По утрам в субботу и воскресенье мой Компаньон, выдавая себя за мастера по убийствам, рассказывал группкам нациствующих идиотов то, что накануне вычитал в «Soldier of Fortune», американском журнале для кандидатов в наемники, или в брошюрках типа «Убей своего врага взглядом в 10 лекциях», которые пачками продаются за сто лир в газетных киосках на всех углах.
Вблизи площадь Лоретто без снующих здесь днем орд клерков из близлежащих банков и офисов выглядела еще более убого, чем обычно. Единственными очагами жизни в этот час были ларек, торговавший копченой свининой, и игральный павильон албанцев с рядами столиков для игры в кости. Я не был настроен испытать судьбу игрой и направился к киоску. Там я, стараясь не вдыхать черный дым, поднимавшийся над вертелом с мясом, купил банку теплого пива, перебросился парой фраз с трансвеститом, разочарованным в жизни, подошел к такси и велел везти меня домой.
Я жил в квартале Тичинезе, который, непонятно с какой стати, считается последним сохранившимся уголком Старого Милана. На самом деле все это липа для туристов, напоминающая картонные декорации к дешевым кинофильмам, – эти римские развалины, «старинные гостиницы» и «традиционные таверны», построенные и реконструированные в 80-е годы, но меня это нисколько не волновало. Меня перестали раздражать даже автомобили, паркующиеся на тротуарах, и прыткий молодняк, шаманящий в поисках приключений на свои задницы. Зато здесь я мог в любое время суток, если приспичит, найти выпивку и еду. Одно из таких мест – небольшой бар, находящийся в нескольких метрах от моего подъезда, в эту минуту как раз закрывался. Я поздоровался с его хозяином, Оресте, крупным мужиком лет сорока, который, увидев меня, прекратил опускать жалюзи.
– Сандроне, наконец-то! Зайди на минутку, я угощу тебя стаканчиком.
Я заколебался:
– Только один, я хочу пораньше вернуться домой.
В полутемном зале пахло моющей жидкостью и застоявшимся табачным дымом. Я уселся на табурет у стойки, а Оресте начал наливать бурбон в два стакана.
– Что-то давненько я тебя не видел. Хотел попросить тебя об одном одолжении, – сказал он, усаживаясь рядом.
Я усмехнулся:
– То-то мне показалась подозрительной твоя любезность. С тех пор как я с тобой знаком, не припомню, чтобы ты предложил мне даже оливку из «Мартини».
– Ну ты и неблагодарный! Я один из немногих, кто отпускает тебе в кредит. К тому же одолжение не для меня, а для моей невесты. Она…
– Черт, ты женишься?
– А что тут странного? Если уж женихается такой отвратительный тип, как ты…
Я замахал рукой:
– Ладно, закрыли тему, продолжай.
– В общем, она хочет попасть на концерт группы «Продиджи». А поскольку ты крутишься среди музыкантов, я хотел узнать у тебя, сможешь ли ты достать пару билетов.
Я покачал головой:
– Мне жаль, но не смогу.
– Почему?
– Я больше там не кручусь.
Он недоверчиво почесал серые усы:
– Так что, ты уже не работаешь телохранителем у певцов и все такое? Ты же их несколько раз приводил в мой бар…
– Все когда-то кончается. Они не хотят больше видеть меня, даже на фотографии.
– Вот суки! – разочарованно протянул он. – Слушай, почему тебе не удается закрепиться ни на одной работе?
Я пожал плечами:
– Есть работа и работа. Эта того не стоила. – Я налил себе еще виски, пока Оресте не пожалел о том, что пригласил меня. – Ты думаешь, это большое удовольствие – быть нянькой при таких говнюках, которые только и делают, что ширяются всякой дрянью или нюхают кокаин в туалетах, откуда их приходится вытаскивать в бессознательном состоянии? И еще следить за тем, чтобы они не свалились с ног раньше, чем закончится концерт, или не сбежали перед началом. Чудесная работенка, правда?
Он недоверчиво покачал головой:
– Работа как работа, не думаю, чтоб она требовала от тебя больших усилий. Я-то кручусь за стойкой по двенадцать часов в день.
– Но тебе хотя бы не приходится вытирать блевотину за пьяным отребьем, которое едва на ногах держится, и приводить его в чувство, чтобы оно было в состоянии играть свою идиотскую музыку. Все к тому и шло, в конце концов я поругался с парнями, и они меня уволили.
Моего Компаньона, если быть точным. Это была группа, игравшая тяжелый рок, четверка американских пацанов, любивших развлекаться, сбивая пустыми бутылками подброшенные вверх бутылки или вытаскивая из ширинок свои причиндалы, лучше – посреди толпы, и прочей подобной мерзостью. Некоторые их номера я предпочитал не замечать, не забывая уворачиваться от летающих предметов. И действительно, пару вечеров у меня не было проблем с этими идиотами. Однако на третий они меня утомили, я жутко захотел спать и уговорил моего Компаньона сменить меня. И как только один из этих придурков сотворил очередную глупость, мой Компаньон открыл дверцу автомобиля и вышвырнул его из машины на дорогу.
– И что, сейчас болтаешься без дела?
– Ну почему? Я работаю. Я не должен бы тебе ничего говорить, поскольку это профессиональная тайна…
– Не смеши меня.
Я посмотрел сквозь него:
– Но из того, что можно, скажу: речь идет о важной и богатой шишке, которой понадобилась охрана.
– Не боишься, что закончится тем же?
– Все может быть.
Оресте убрал бутылку со стойки, прежде чем я успел налить себе еще, потом проводил меня до выхода:
– Если у тебя и здесь не выгорит, помни, что мой брат…
– …торгует противоугонными устройствами и готов взять меня на работу, – закончил я за него. – Ты мне это уже говорил. Тем не менее спасибо.
– Это все-таки лучше, чем ничего.
– Подумаю, – соврал я.
Дома меня не ждал никто и ничто, если не считать пары грязных тарелок в мойке. Я включил телевизор, запрыгал с канала на канал, раздражаясь дурацкой рекламой эротических салонов, пока вдруг не заметил, что пульсирует лампочка видеомагнитофона. Я вздохнул.
Пока я спал, мой Компаньон, вероятно, что-то записал на пленку, и это послание как пить дать предназначалось мне: это была одна из его маний. Он очень не любил писать ручкой на бумаге и, когда должен был поведать мне что-либо серьезное, предпочитал наговаривать информацию в телекамеру, прикрепленную к телевизору. Это всегда действовало мне на нервы, несмотря на столько лет отношений с этим единственным человеком, с которым мне в жизни не суждено встретиться никогда.
