class="p1">Недолго Тиберий оставался на покое, рок упрямо расчищал ему дорогу к величайшей власти. Не прошло и трех лет, как умирают полные сил усыновленные внуки Августа – Гай и Луций. Еще ранее погибает Друз, младший сын Ливии, которого Август явно предпочитал Тиберию. Теперь у императора не осталось выбора, и он поневоле обращается к нелюбимому пасынку.
«Август усыновляет его, – сообщает Тацит, – берет себе в соправители, делит с ним трибунскую власть; и уже не в силу темных происков Ливии, как прежде, – теперь его открыто почитают и превозносят во всех войсках. Более того, Ливия так подчинила себе престарелого Августа, что тот выслал на остров Планазию единственного своего внука Агриппу Постума, молодого человека с большой телесной силой, буйного и неотесанного, однако не уличенного ни в каком преступлении».
Впрочем, Август раскаялся в своем поступке, когда его здоровье резко ухудшилось. В 14 г. н. э. он с одним только Фабием Максимом отправился на остров, где находился в заточении Агриппа Постум. Поездка была тайной даже от Ливии, с которой он всегда советовался, принимая важнейшие решения. Во время встречи деда с внуком «с обеих сторон были пролиты обильные слезы и явлены свидетельства взаимной любви, отсюда возникает ожидание, что юноша будет возвращен пенатам деда».
Ливию совершенно не устраивал такой поворот в планах мужа. После поездки императора на остров скончался единственный его спутник – Фабий Максим. Вскоре умирает и сам Октавиан Август – 19 августа 14 г. н. э.
Смерть была столь своевременной, что подозрения опять пали на Ливию. Дион Кассий даже рассказывает о способе избавления от мужа, ставшего непредсказуемым. Август был неприхотлив в еде, но обожал фиги, причем имел привычку собирать фрукты с дерева собственными руками. О любви императора к «зеленым фигам второго сбора» упоминает и Светоний.
Ливия великолепно знала пристрастия мужа, ведь они прожили в браке пятьдесят один год. И вот, она помазала ядом фиги на дереве и во время прогулки покормила ими мужа из собственных рук. Ливия ела и сама, чтобы не возникло никаких подозрений, но только те плоды, что не были обработаны ядом.
Коль власть пришла в руки, Тиберий первым делом позаботился, чтобы никто не смог ее отнять.
Убийство Агриппы Постума стало первым его деянием. Причем ответственность самым кощунственным образом переложилась на умершего Августа. В народе пустили слух, что так распорядился Август, предписавший трибуну, приставленному для наблюдения за Агриппой, немедленно предать его смерти, как только принцепс испустит последнее дыхание. Мол, убийство внука необходимо ради безопасности пасынка и спокойствия государства.
Учитывая, что римляне единодушно не любили Тиберия, оставлять в живых прямого потомка рода цезарей было бы величайшей оплошностью. Не успел Тиберий занять место Августа, как взбунтовались самые боеспособные легионы империи. Мятеж на Рейне сумел предотвратить племянник Тиберия – Германик – и ему благодарностью будет ранняя смерть. Тиберий не терпел любого, кто имел отношение к императорской фамилии, обладал реальной властью и мог составить ему конкуренцию.
Римляне поняли, кто явился причиной смерти народного любимца – Германика. На стенах домов начали появляться недвусмысленные надписи, а по ночам раздавались тревожащие тишину крики: «Отдай Германика!», «Верни Германика!».
Вспомнил принцепс и о своей бывшей жене Юлии, которая шестнадцать лет томилась в ссылке. (Юлию осудил за разврат и прелюбодеяния сам Август; она была сослана на небольшой островок Пандерию. Остается только догадываться, кто хитроумно позаботился о том, чтобы слухи о ее любовных приключениях достигли ушей Августа.) Месть его была жестокой. Тиберий приказал уморить дочь Августа лишениями и голодом, «рассчитывая, что ее умерщвление останется незамеченным вследствие продолжительности ссылки».
Едва Тиберий более-менее разобрался с теми, в ком текла кровь обожествленного Августа, как появился некий Клемент, который выдавал себя за чудом уцелевшего Агриппу Постума. Когда Клемента схватили, Тиберий задал ему вопрос:
– Как ты стал Агриппой?
– Так же, как ты – Цезарем, – ответил тот.
Римляне были потрясены тем, как Тиберий разбирался с родственниками. Уважать его не стали, но бояться – несомненно. Впрочем, Тиберий в начале правления пытался развеять опасения насчет своей беспощадности и жестокости. На свою беду, ему это удалось: страх перед принцепсом стал покидать римлян, но уважения опять не прибавилось.
На первых порах Тиберий примерял на себя тогу добрейшего императора – причем для всех подданных, без исключения. Когда ему предложили для пополнения казны увеличить налоги в провинциях, принцепс ответил замечательной фразой: «Хороший пастух стрижет овец, но не сдирает с них шкуры».
Тиберий даже пытался вернуть республиканские традиции, которые долгое время искоренялись Юлием Цезарем и его преемником, но которые прочно жили в памяти народа.
Когда один из льстецов обратился к нему «государь», Тиберий счел это оскорблением римского народа и его лично:
– Я государь для рабов, император для солдат, принцепс для всех остальных.
Сенат по привычке предложил переименовать месяц сентябрь (июль и август уже были названы в честь его предшественников) в тиберий. Принцепс отказался и от этой чести, задав сенаторам вопрос:
– А что вы будете делать, когда у вас будет тринадцать цезарей?
«Он даже установил некоторое подобие свободы, – пишет биограф Тиберия, – сохранив за сенатом и должностными лицами их прежнее величие и власть. Не было такого дела, малого или большого, государственного или частного, о котором бы он не доложил сенату…»
«… и непочтительность, и злословие, и оскорбительные о нем стишки, – продолжает Светоний, – он переносил терпеливо и стойко, с гордостью заявляя, что в свободном государстве должны быть свободны и мысль и язык».
Пытаясь покорить римлян своей добротой, приверженностью республиканским традициям, Тиберий с ужасом отметил обратный эффект: его по-прежнему не любили, вдобавок, с ним перестали считаться.
Однажды сенат голосовал, расходясь на две стороны. Тиберий присоединил свой голос к меньшинству, но никто за ним не последовал, никто не изменил своего решения.
В другой раз он хотел, чтобы деньги, завещанные на строительство театра в городе Требии, пошли на починку дороги, – и тут Тиберию отказали.
Доброта Тиберия длилась недолго, до тех пор, пока он не убедился, что править Римом можно, только опираясь на чувство, которое безраздельно владело им самим. То был страх… Получив высшую власть, этот человек – громадного (можно сказать, гигантского) роста, крепкого телосложения – стал опасаться всех и всего. При этом Тиберий обладал фантастической силой: пальцем левой руки он «протыкал свежее цельное яблоко, а щелчком мог поранить голову мальчика и даже юноши».
Тиберий не доверял решительно никому. Когда понтифик Либон проносил подле него жертвы, Тиберий, вместо традиционного жреческого ножа – железного, длинного, остроконечного – подал ему свинцовый. В другой раз понтифик попросил у него разговора наедине. Тиберий согласился, но при этом
