нос у тебя прыщавый. И воняешь ты хуже воеводы царского, – Нафаня обиженно закусил толстую губу, поглаживая свою соску, висевшую на груди.
- Ладно, извини. Я просто спать хочу. А тут ты надоедаешь, – пришлось уступить. Домовой быстро зверел, даже на невинные шутки.
- Уже лучше. Андриюшка, я хочу яичничку с салом на сковороде каленной. Да с перчиком душистым, – понесло вредного духа.
- Эстет ты мой. Сейчас будет. Там кран подтекает. Глянь по дружбе, – я не остался в долгу. Нужно и барабашек держать в узде.
- Не вопрос, Андрейка, – чертов дух знал, что я не люблю такого обращения.
- Назовешь меня Андрейкой еще раз, я тебе в яичничку горчицы лютой добавлю, – Нафаня с горчицы ловил жуткий метеоризм, и видеть его обезьянью морду сдерживающей газы, доставляло удовольствие похлеще голливудских комедий.
- Твоя взяла, – буркнул домовой и поплелся в ванную чинить кран, попутно почесывая свой мохнатый зад.
Яичница весело скворчала на сковороде. Я пил горячий кофе и настроение понемногу улучшалось. Пока из ванной не явилось нечто. Нечто было в паутине, грязи, и строительном мазуте. Лишь потрепанная соска выдавала моего соседа.
- Нафаня! Ты где так изгваздался?! – я начал мерзко хихикать.
- Молчи, смертный. Аид и рядом не стоял с этой зловонной клоакой, – Нафаня в кои то веки был серьезен. – Там труба прохудилась. Нужно новую ставить. Вот ее купишь, и я все починю.
- Нафанюшка, а я тебе яичницу сделал. Твою любимую, на сале, с перцем. Без горчицы, – я решил-таки порадовать домового.
Мохнатая морда расплылась в улыбке и с воем кинулась ко мне. В мановение ока, моя белая майка стала носить отпечаток безумно грязного Нафани. Опять стирка. Это уже было не смешно.
Скинув майку в корзину для белья, я переоделся в чистую, и собрался по магазинам. По привычке крикнув духу:
- Наф, тебе что-нибудь купить?
- Свежий Playboy и пачку Беломора, – откликнулся тот из ванной, гремя железками.
Я вздохнул. Страсть Нафани к голому женскому телу превосходило все. Но хуже всего был Беломор. Домовой дымил, как паровоз. Ужасный запах впитался намертво в его шерсть. И даже хваленный Шаума не помогал. Нафаня был пропитан никотином. Мои сигареты он ехидно называл дамскими тампонами, предпочитая дымить свои самокрутки.
Спустя час я, заваленный пакетами с продуктами, выудив ключи из кармана, таки открыл дверь. Из квартиры пахнуло канализацией и адовой смесью тяжелого метала из колонок. Нафаня под любимую музыку разбирал трубы, пытаясь ликвидировать поломку.
- Нафань! – Я тщетно пытался перекричать стереосистему – Выруби к хренам своих идиотов!
- Зачем?! – не менее истошно завопил в ответ барабашка.
Чертыхнувшись, я сбросил пакеты на кухне и пулей полетел в комнату. Выключив музыку, минутку насладился тишиной. Пока не пришел Нафаня. Весь в грязи, с беломориной в зубах.
- Шайтана ма, Андрэй. Кирдык труба, шайтан ее.
- Нафань, давай по-русски? – устало попросил я, потирая висок.
- Труба говорю, сдохла. Давай новую, пойду поставлю, – дух лыбился в свои двадцать четыре зуба.
- Сейчас помогу. Погоди, переоденусь, – я закрыл дверь, пинком отправив домового в ванную.
Пару мгновений спустя, мы с Нафаней начали прилаживать новую трубу, пока грязнуля не выругался:
- Что за смрадное создание тут? Пальцы чуть не покарябал, – Нафаня изящно разговаривал, когда желал. Желал, правда, не часто.
- Давай посмотрим – я отодвинул чертенка от дыры в стене.
Наш дом был построен еще в революцию. Сейчас тут все оккупировали бизнесмены и их жены с дорогими машинами, но наша квартира была первозданной и не оскверненной гипсокартонном, и галогеновыми лампами. Я, как и Нафаня, любил ее за теплый, старый уют.
Через несколько минут возни, удалось вытащить наружу железный ящичек. Довольно увесистый. На ящике был кованный и очень старый замок. Отложив его, я увидел, как загорелись глаза Нафани.
- После того, как поставим трубу! – остудил я его пыл.
Приунывший домовой, плюнув, полез в разлом с новой трубой. Не знаю как, но он всегда быстро и качественно все делал. Этот раз не стал исключением. Нафаня вылез из дыры, парой взмахов мастерка залепил отверстие, сказав:
- Готово, говнюк.
- Э! – Я сгреб его за шкирку – Что за новости?
- Привыкнуть пора, Андриюшка, - оскалился висящий Нафаня.
Цыкнув на него, я открыл кран и горячей водой стал смывать грязь с рук. Ко мне присоединился и Наф, который влез на свой ящичек и, намыливая детским мылом с запахом ландышей свои мохнатые ладошки, косился на лежащий ящик.
После отмывания рук, преимущественно Нафаниных, мы сели в комнате, вооружившись инструментом. Замок ящика, скрипя, подался под кусачками и развалился в конце на две аккуратные половинки.
Внутри ящика лежала шкатулка и обернутые тканью какие-то бумаги. Нафаня, обычно дающий всюду свои комментарии, сейчас задумчиво молчал, поглаживая свою соску. Я вытащил шкатулку. Открыть ее не получилось, и я, взяв находку с собой, пошел на кухню за ножом, чтобы аккуратно подцепить замок изнутри. Нафаня потянулся к бумагам.
Со щелчком, замок открылся. Внутри аккуратными столбиками лежали монетки из желтого металла. Покрутив одну в руках, я ужаснулся. Золото! И римский профиль на «орле». «Это же целое состояние» - подумал я. И с диким криком кинулся в комнату, крича:
- Нафанька! Мы богаты! Золото!!! Ейхуууу!
Войдя, я резко остановился. На меня грустно смотрел Нафаня. Глаза его поблескивали. Кажется, домовой плакал.
- Нафань, что такое? Что случилось? – я подсел на край кровати и приобнял домовенка за спину.
Дух молча протянул пачку бумаги из ящика. Это были фотографии.
На первой фотографии я увидел молодых мужчину и женщину, с маленьким ребенком на руках. Фото было очень старым. Сделанное явно в тридцатых годах прошлого века. Кто-то надежно прятал в ящик воспоминания на будущее. На следующем фото сидел миловидный мальчик с лягушачьей улыбкой и озорным взглядом. На его груди покоилась знакомая соска. И это знакомое выражение лица. Меня осенило:
- Подожди. Это что же получается, соска твоя же, – я не знал, что и сказать, мысли явно спутались.
- Это моя соска. А на фотографии, – Я и мои родители. Барин. Это я. Я был человеком – Нафаня трубчато высморкался в карман – и здесь жил. Мой родной дом. И мои родители спрятали в этот ящик самое дорогое. Память о сыне. Кто же знал, что мы это найдем.
