вещь стала другой, ее должно поглотить Небытие, размолоть на мельчайшие частицы, метнуть их в самое сердце Вихря, чтобы тот вновь слепил из них зримую вещь. Волны растирают ракушки в песок, мидии лепят из песка ракушки, века спрессовывают песок и ракушки в камень, волны дробят его, обкатывают осколки в гальку, растирают ее в песок… И так — вечно, вечно, вечно. Но ни одна вещь, ни одно существо не помнит о своем предшествующем существовании, и человек не помнит, но знает. И знает, что будет конец. А роза не знает, и ящерица не знает. И все же знание предпочтительнее незнания, потому что возвышает нас над бездной неведения бездушного мира и дает нам право сказать: «Все существует только для нас, потому что только мы знаем о существовании этого мира». Человек настолько человек, насколько он знает.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Глава вторая
⠀⠀ ⠀⠀
Демокрит и гости были приглашены на симпосион10 в пастаду — главный зал дома, где некогда отец Дамасипп принимал персидского царя Ксеркса11. Еще и теперь у алтаря Гестии12 стоял медный треножник — подарок Ксеркса. На ободе треножника была сделана по желанию Ксеркса надпись. Она гласила: «Гостеприимство Дамасиппа достойно величия Ксеркса».
Ложе, на котором возлежал Ксеркс, также почиталось в доме как священная реликвия. Оно стояло у стены, застеленное мягким шерстяным ковром, и на него никто никогда не ложился.
Стены в пастаде были расписаны художником Тимолитом еще при жизни Дамасиппа. Живописная повесть рассказывала о том, как некогда теосцы13, осажденные войсками Гарпага — лидийского наместника персидского царя Кира, покинули на кораблях свой родной город и приплыли во Фракию, в Абдеры, основанные Тимесием из Клазомен. Последняя часть росписи изображала празднество в честь Тимесия, которого абдеритяне и сейчас почитают как героя.
Двери пастады, ведущие во двор, были распахнуты и занавеси подняты. На высоких медных подставках горели масляные лампы, распространяя пряный аромат. Через раскрытые двери и высокие окна в зал вливался воздух, принося запахи сада, теплой земли и готовящейся пищи: во дворе на вертелах над углями жарились зайцы, посыпанные ячменной мукой, жирные гуси, пеклись на медных листах пироги с творогом и квасные хлебы, в котлах в оливковом масле тушилась свинина, кипели в жиру начиненные кровью и чесноком колбасы.
В зал, уставленный ложами и столиками, на которых стояли кратеры14 и сверкали отделанные серебром рога для вина, уже были внесены амфоры с вином. Подбоченясь, они стояли в ряд, прислоненные к стене, и дышали из узких горловин дурманящим запахом.
Гости мыли руки над лоханью, посмеивались в предвкушении обильного угощения.
Дамаст указывал каждому его ложе, подводил к нему гостя, приглашал ложиться. Старший брат Геродот занял первое из шестнадцати лож, расставленных веером изголовьями к очагу, и, значит, разносящие пищу и вино рабы должны были подходить прежде всего к Геродоту; Дамаст занял последнее, отделенное от ложа старшего брата лишь узким проходом. Ложе Демокрита было вторым после ложа Геродота. Дальше возлежали софист Протагор, поэт Диагор, родственники и друзья дома Дамаста.
Пока все устраивались, на столиках появились плетеные корзины с горячими хлебами. И не успели еще гости надышаться хлебным духом, как кравчий внес, держа над головой, огромный поднос, на котором возвышалась пирамида, сложенная из обжаренных гусей и зайцев. Старший брат Геродот взял одного гуся и одного зайца и подал их Дамасту. Еще одного гуся и одного зайца Геродот оставил на своем столике, который был общим для него и для Демокрита. Едва кравчий направился к другим ложам, вошли еще двое слуг, неся на длинном вертеле кольца горячих кровяных колбас. Геродот рассек ножом два кольца. Одно снова передал Дамасту, другое оставил для себя и Демокрита.
Яства были обильно политы жиром, так что гости едва успевали промокать хлебными мякишами струйки жира, стекавшие по рукам от запястий к локтям. Жирные мякиши, как и кости, бросали на пол собакам, которых впустили в пастаду со двора.
Насыщались хоть и не молча, но все же общего разговора не было: перебрасывались словами, шутками, покрикивали на собак, тянувших морды к пище на столах. Старший брат Геродот вообще не проронил ни слова до тех пор, пока Демокрит не спросил его:
— Не болен ли ты, брат?
— Да, — со вздохом ответил тот, перестав есть. — И хочу просить тебя о помощи. Меня замучила трясучка. Наши лекари все бездарные. Ты же, я слышал, гостил у знаменитого Гиппократа, читал его труды и беседовал с ним. Я перепробовал все снадобья и спал в храме Асклепия15. Но болезнь не оставила меня.
— Я осмотрю тебя завтра, — ответил Демокрит.
— Завтра ты будешь гостить в моем доме.
— Хорошо.
— Сыты ли гости? — спросил Дамаст, когда наступила дремотная тишина.
— Да, — ответили несколько голосов.
— Пусть уберут столы, подметут пол и наполнят кратеры вином, — приказал Дамаст кравчему.
Гости оживились — приближалась самая желанная часть симпосиона. После мытья рук им подали неразбавленное вино в малых бокалах, и все выпили за здоровье. Затем перед пирующими появились три больших кратера с вином для возлияний. Возлияния в честь богов-олимпийцев, в честь героев и в честь Зевса-Охранителя были совершены под звуки кларнета и с пением. По старому обычаю, плескали смешанное вино на пол.
— Богов создал Гомер, — сказал Протагору Демокрит. — И если бы он знал, сколько вина в честь сотворенных им богов выплеснули на землю и жертвенники эллины, он усомнился бы в мудрости своих потомков.
— Ты хочешь сказать, что Гомер выдумал богов? — спросил Протагор. — Но можно ли измыслить то, чего не может быть?
— Наверное. Вот и о тебе говорят, будто ты самый мудрый в Абдерах.
Слышавший эти слова поэт Диагор громко засмеялся.
— Мом16 покровительствует тебе, Демокрит, — ответил Протагор. — Я же призываю на помощь Гарпократа17, чтобы не поссориться с тобой. Я помню — ты мой учитель.
— Но помнишь ли ты, чему я тебя учил? — спросил Демокрит. — Тому ли ты обучаешь
