мне все-таки не было так страшно, как в ту ночь, когда нас разбудил своим ошалелым воплем сержант Букавин…
Потом начался бред. Я все наполнял и наполнял фляжки студеной родниковой водой, но стоило мне только припасть губами к горлышку, как они падали на землю, раскалываясь вдребезги. Потом прямо надо мною возникла губастая лошадиная морда. Но это уже был не бред. Я расслышал приглушенный голос ездового Товстошкура:
— Товарищ сержант, они здесь!
Следом за мной на телегу положили и Витьку. Повозка съехала с утоптанной грунтовой дороги и затряслась по огородам, отчаянно кренясь с боку на бок. При каждом толчке Витька накатывался на меня, хрипел. Из его рваной раны сочилась кровь.
Немцы почуяли что-то неладное, щелкнул выстрел ракетницы. Яркий факел, раскрывшийся в небе, выхватил из темноты кусок неубранного картофельного поля, разрезанное осыпавшимся ходом сообщения, разбитую гаубицу, сгоревший танк. Я увидел, что за телегой бежали ротный агитатор сержант Чмакин, Владик Фроловский и еще три наших курсанта — Умаров, Голубев, Сафарянц.
Откуда-то из темноты заработал фашистский пулеметчик. Вскрикнул, хватаясь за руку, Товстошкур, вздрогнул и перестал хрипеть Витька. Лошадь поднялась на дыбы и рухнула вниз, переворачивая телегу…
Когда я очнулся, было светло. Я лежал на расстеленной шинели. Возле сидела ротный санинструктор Таня Березова, маленькая рыжая девчушка, которую все называли просто Березкой. Мягкими, ласковыми ладошками она гладила мое лицо и говорила:
— Ну потерпи, Ванечка. Теперь тебе будет не так больно: ножки твои я перевязала хорошо, а раны, они ведь обязательно заживают…
В нескольких шагах от меня у бруствера стрелкового окопа лежал Виктор. Непривычное спокойствие застыло на его лице, и, если бы не запекшаяся кровь на губах, можно было подумать, что он просто спит. Владик и безлошадный теперь ездовой Товстошкур осторожно, словно боясь потревожить и причинить боль, накрывали Виктора плащ-палаткой…
Мы с Владиком вышли из шашлычной. Сухой снег скрипел под подошвами ботинок. В прозрачном ларьке, ежась от холода и потеряв всякую надежду на спрос, досиживала свое время продавщица мороженого. Модная девица, опаздывающая, видно, на свидание, настойчиво колотила ребром монеты по стеклянной дверце телефона-автомата:
— Гражданин, закругляйтесь! Занимать кабину положено не больше трех минут!
…Вечер вступал в свои права…
На углу мы прощались: Владику в метро, мне на троллейбус.
— Будем надеяться, что Мария Федоровна теперь пойдет на поправку, — сказал Владик, протягивая мне руку.
И в самом деле, скоро она довольно бойко ходила по комнате на костылях и под руководством тети Тамары спускалась по лестнице во двор подышать свежим воздухом. Потом оставила костыли и стала потихонечку ходить в продовольственный магазин.
Но вот как-то под утро мне позвонила тетя Тамара и сказала, что у Марии Федоровны был сердечный приступ, приезжала «Неотложка».
Я тут же выбежал из дома.
Мария Федоровна была совсем плоха. Она лежала на диване с кислородной подушкой, возле нее, перебирая какие-то пузырьки, хлопотала старушка из дворового совета пенсионеров, в прошлом врач-терапевт. Я подошел к дивану, нащупал под одеялом руку Марии Федоровны, легонько пожал ладонь.
— Может быть, вас лучше положить в больницу, там все-таки постоянное медицинское наблюдение, уход, — предложил я.
— Нет, Ванечка, мне теперь уже ничего не поможет и ничего не нужно, кроме одного… Помнишь, в больнице я говорила о старичке, бабушкином знакомом, который гадает по святой книге? Я уже не смогу к нему попасть, да, да… Попытались бы вы его уговорить приехать сюда…
В тот же вечер мы с Владиком отправились на проспект Мира и в глубине современных кварталов увидели бревенчатый двухэтажный домик с печной трубой, торчащей над плоской крышей.
— Кудесник, бесспорно, обитает в этой избушке. А где же ему еще ворожить? — сказал Владик и ошибся.
Человек, которого мы искали, жил на десятом этаже только что выстроенного дома-башни. Мы поднялись на скоростном лифте. Дверь открыла красивая женщина в шелковом японском халате с грудным ребенком на руках. Ребенок громко плакал, и женщина качала его изо всех сил.
— Вы к дедушке? — спросила она, упреждая наш вопрос. — Когда же все это кончится? Макар Иванович, к вам пришли.
Женщина недовольно подернула плечами, повернулась и, не оглядываясь, пошла в кухню.
Мы долго стояли в коридоре, прежде чем послышались тяжелые шаги и на пороге комнаты появился высокий лысый старик в пижаме и валенках. У старика было не лицо, а маска: красные выпученные глазницы без глаз, шрам через всю правую щеку, перекосивший рот.
Я объяснил, какие дела привели нас сюда.
Слепой слушал молча, слегка кивая головой.
— Эта женщина умирает, — сказал я. — Наверняка мы передаем вам ее последнюю просьбу.
Вопреки нашим опасениям старик сразу же согласился ехать.
— Наташа! — крикнул он. — Помоги одеться!
Снова появилась женщина с ребенком, не по-доброму взглянула на нас, сказала деду:
— Ну куда же вы это на ночь глядя, Макар Иванович?
— Ты, верно, забыла, что для меня не существует ни дня, ни ночи, — мягко усмехнулся слепой. — С тех самых пор, как в четырнадцатом году в Мазурских болотах Гинденбург с Людендорфом выжгли мне глаза…
Вскоре Макар Иванович вышел к нам в коричневом костюме, в черных очках, с палкой. В другой руке он нес свою святую книгу. По-моему, это была обыкновенная книга для слепых, отпечатанная по системе Брайля.
— Женщина, к которой мы едем, тяжело больна, — сказал Владик предсказателю солдатских судеб, когда мы садились в такси.
— Вы об этом мне уже говорили.
— Да, верно. Но как бы вам объяснить… Мы, конечно, не хотим вмешиваться в ваши святые дела, но если книга скажет, что ее сына нет в живых, то это известие убьет ее раньше срока.
— Что вы, я понимаю, с какой клиентурой имею дело, — сказал Макар Иванович. — Всем, кому я гадаю, слепые тексты подсказывают, что их дети вернутся с войны. Таково свойство святой книги. И люди верят. Не верю ей только я один. Я твердо знаю, что сын мой убит в Сталинграде в Тракторном городке. Мертвые не воскресают. Чудес на этом свете, увы, нет.
Когда мы приехали к Марии Федоровне, старик, велел нам оставаться в коридоре, объяснив, что при гадании никто из посторонних присутствовать не должен.
— Иначе святая книга не скажет правды.
Гадание продолжалось минут тридцать. Наконец из-за двери послышался голос Марии Федоровны:
— Входите, мальчики, теперь можно.
Ее глаза светились радостью. Всезнающая книга старика поведала, что Виктор жив и находится в Бразилии, его не пускали домой.
— Но теперь он может проехать через перуанскую территорию, — сказал старик, опираясь уже не столько на святую книгу, сколько на газетные сообщения. — Ведь с
