одну за другой и стряхивала пепел в кофейное блюдце. Дело прочно, когда оно стоит на крови, пошутил Игорь. В тот день шутки не удавались. Ему казалось, что от него несет псиной – возможности помыться в виварии не было. Заливаться же одеколоном, как прапорщик, не позволяло чувство прекрасного. Отпроситься в душ – значило выдать определенные намерения. До последней минуты он ни в чем не был уверен. Вика сказала: мне нужно быть дома в семь. Застучал секундомер. Ты поднялась из кресла. Будто под гипнозом, я двинулся тебе навстречу. С минуту мы стояли, не шевелясь, лицом друг к другу, глаза в глаза, а я все еще не понимал – это «да»? Руки не слушались, колотила дрожь. Разденешь меня? В том, как ты произнесла это, было столько доверия и смирения перед неизбежным, что у меня вырвался жест умиления: провел ладонью по твоим волосам. Так жалеют ребенка. Твои руки безвольно поднялись, прошуршала вокруг головы, цепляясь за сережки, черная водолазка. С пояском замешкался – сзади в нем оказался какой-то потайной замочек. Ты дотронулась до моей руки, сделала одно точное движение пальцем и, переступив через упавшую юбку, пересохшим ртом шепнула: на колготки не смотри, петля поехала. По капрону от паха к колену бежала дорожка мелко заштрихованной кожи. Вжикнул молниями на голенищах, поднял тебя на руки – ты с готовностью обхватила мою шею, горячо выдохнула в ухо: мне нравится, как ты пахнешь. Как? Зверем! (На пути к дивану сапоги упали – сначала один, за ним другой.)
Когда Вика, откинув голову, сидела в кресле, а я, любуясь точеными грудками, линией шеи, чеканным профилем, гордился собой и мучительно не мог найти тему для разговора, в мед вдруг потек деготь. Пока спешат секунды в Лету и умирают на лету, чего еще желать поэту? – вдруг продекламировала Вика. – Быть может, эту? Или ту? Хочу еще крови!
Чье это? – спросил Игорь, подливая вино. Стихи мужа. Складненько, сказал он. Вика повернула голову, и впервые за месяц знакомства Игорь увидел на ее лице выражение брезгливого недоумения. Мне пора, сказала ты. Все долгое время зависимости от Вики два этих слова обращали Игоря в полное ничтожество.
На улице темный холодный ветер трепал Викины волосы. У подземного перехода к Гидропроекту остановились. Ты уже была не со мной. Поцелуй затянуть не удалось – уперлась, отталкивая, ладонями в плечи: дальше сама. И через минуту целеустремленно цокала каблуками в свою главную жизнь по другой стороне Волоколамки. Что Вика хотела сообщить стихами? Потом Игорь узнал – на взводе она была особенно притягательна. Когда ее фигурка в расклешенном пальто, колокольно вздутом ноябрьским ветром, скрылась в подъезде шестого дома, понял: влип.
В кухне пахло кофе. Бета принарядилась – надела сережки, кольца. Платье в мелкую черно-белую клетку подчеркивало бледность ее лица. На столе из вазы с тонким горлом свешивали белые головки три гвоздики. Я помню, ты их любишь, через плечо сказала Бета, карауля джезву. На торте поблескивали запечатанные в желе фрукты. Перед моим отъездом Бета была шатенкой и завивала волосы, теперь носила короткую седую стрижку «под мальчика». Отчет о жизни в Америке с иллюстрациями из фотоальбома много времени не отнял. Жакет оказался в самый раз. Чтобы сделать приятное мне, Бета покрутилась перед зеркалом в прихожей. Ее сдержанно-вежливую радость от подарков я, конечно, предвидел – Бета находилась в той поре, когда запах новых вещей не волнует.
Разговоры быстро исчерпались – годы разлуки выбили у них из-под ног почву. Выручало прошлое. Уютный, с трещинкой голос Беты любовно, будто камешки в шкатулке, перебирал прожитое. Сонечка позвала меня в гости на Новый год – сорок восьмой встречали. У меня ни копейки. А тут реформа. Мои, как назло, продали корову, деньги обесценились. Сонечка дала мне свое платье, такое серое в талию, спереди пуговички. На ней – синее в белый горошек, тоже в талию, но со стоечкой. У меня на голове «корзиночка», а ей с головой и делать ничего не надо, у нее мелкий бес от природы, тогда в моде перманент был.
В сорок первом вместе с заводом своего отца, где тот был главным инженером, мама эвакуировалась из Москвы в Омск, а в сорок шестом поступила там в медицинский. В ее группе училась Берта Цветцих, уроженка алтайского села с не менее вызывающим для послевоенного русского уха названием Гальбштадт. Она жила в общежитии и подрабатывала санитаркой в военном госпитале. Все эти истории я слышал еще тогда, но перебивать не хотелось. А я привела Леню, он лежал у нас с остеомиелитом после ранения. Два года по госпиталям, инвалидная пенсия. На костылях, угрюмый, за рубль слова не купишь. Форма латанная, на груди медальки звякают. Стеснялся он страшно – парень-то деревенский, из Тары, а тут отдельная квартира, все удобства, елка наряжена, над столом абажур, мебель с резными ножками, патефон, все одеты по-городскому – прилично. Младшую, Анечку, твою тетку, ей тогда пятнадцать было, снегуркой нарядили. Как Новый год встретили, я-то на еду накинулась, голодная, как дворовая кошка, а он один костыль бросил и Сонечку на вальс пригласил. И так ловко с нею на другом костыле вальсировал, просто артист! А как улыбался, что ты! Сразу Сонечке его уступила. Вот так прямо и сказала: Соня, если он тебе нравится – я буду только рада! Наум Моисеевич перед самым своим арестом Ленечке пенициллин достал, устроил на операцию к профессору Свешникову. Тот ему ногу окончательно вычистил. Кость быстро наросла. А на другой Новый год я уже целовала твои крохотные пяточки! И удивлялась: неужели они когда-нибудь вырастут до сорок третьего размера?! Бета засмеялась: с размером не ошиблась, как в воду смотрела!
От деда и бабушки после обыска остались две фотографии, одна свадебная, 26-го года, и другая предвоенная, где дед в шляпе, бабушка – в шляпке с вуалькой. Теперь эти фотографии лежали на какой-то промороженной даче. Надю Бета почему-то называла мадам Брошкиной. Представляешь, эта мадам – Бета повертела на узловатом безымянном пальце золотое кольцо с фиолетовым камешком – пять лет назад позвонила и потребовала, чтоб я его отдала. Александрит, Сонечкин подарок! Я не смогла. Сонечка же его прямо с руки сняла, в больнице! Уже совсем задыхалась. На память, говорит. Просила тебя не оставлять… Как Брошкина выведала? Ленечка очень изменился, когда… Еще кофе?
Мама заведовала в поликлинике отделением. В эпидемию гриппа врачей не хватало, и ей пришлось ходить по вызовам. Вечером пожаловалась на ломоту в мышцах, а через пять дней умерла в 1-й инфекционной.
