тоже уехала. А я со своей семьей осталась и живу с престарелым родителем.
Дед получал максимальную пенсию — сто двадцать рублей, и не работал. Занимался внучкой, кормил ее, водил гулять, покупал необходимые вещи. Каждый день бегал в магазин, любил сидеть на лавочке у подъезда или с мужиками за доминошным столом. В общем, достаточно бодрый дед.
На третьем этаже он остановился возле деревянной двери, покрашенной светло-коричневой краской, и повернул ключ.
Представляю, как сейчас на меня налетит растрепанное маленькое существо и начнет орать противным, пронзительным голоском:
— Мама-а! А что ты мне принесла-а?
Но ничего такого не произошло.
Длинный темный коридор встретил нас тишиной и кислым запахом старой мебели. Дед щелкнул выключателем, и я увидела расположение квартиры. Справа была ниша с вешалкой. Тут же были полки для хлама и этажерка для обуви. Прямо по курсу — еще один коридор, который мимо туалета и ванной вел в кухню.
Я сняла Альбинины калоши и прошла по коридору налево. По пути мне встретилась дверь в комнату. Очевидно, дед ее занимал. Из коридора виднелась небольшая кровать, шкаф и два стола.
Пройдя мимо этой комнаты, я оказалась в большом помещении, из которого были проходы в две маленькие комнаты. И это убожество гордо именуется четырехкомнатной квартирой, которую дали для большой семьи! Три смежные комнаты и одна отдельная!
В зале — так называлось большое помещение, смежное с маленькими комнатками, — неяркий свет шел от люстры с пластмассовыми висюльками. В старом протертом кресле с деревянными подлокотниками устроилась с ногами девочка. Несмотря на свои восемь лет, она уже была полноватая, с надутыми щечками, и косичкой, стянутой на конце ленточкой.
Услышав мои тяжелые шаги, девочка поднялась с кресла и положила книжку на табуретку.
— Что читаешь? — спросила я.
— «Незнайку в Солнечном городе».
Меня вдруг захлестнула волна теплоты и жалости к этой девчонке. Она не бежит с воплями и требованиями вкусняшек. Сидит себе, книжки читает. Не наглая, не хитрая.
Я перевела взгляд к стене, на которой висел огромный ковер с диковинными узорами. На диване спал мужчина в уличной одежде и ботинках.
Перехватив этот взгляд, девочка вдруг подбежала к дивану, пытаясь загородить от меня лежащего там мужчину.
— Мамочка, не бей его, пожалуйста! — истерически закричала она. — Я сейчас сниму с него ботинки, только не надо его ботинком по морде!
Я остолбенела. В каком же аду живет эта семья! Слава Богу, я в нормальной семье выросла, где никто не пил.
— Успокойся, Рита, — я не могла спокойно смотреть, как она своими маленькими ручонками пытается развязать шнурки на ботинках.
Мужчина, не просыпаясь, вдруг поднял ногу и тут же со стуком уронил ее обратно, на совсем не мягкую поверхность засаленного дивана.
— Он пьяный почему-то всегда по дивану ногами бьет, — словно оправдывая поведение мужика, объяснила девочка и вдруг добавила: — А в карманах ничего не было.
— В каких карманах? Ты что, лазила у отца по карманам?
— Ну ты же сама сказала — проверить карманы, потому что сегодня получка, — смутилась Рита.
— И что, там ничего не было? — у меня внутри неприятно обожгло. — Вообще ничего?
— Ничего, — девочка виновато глядела на меня снизу вверх.
Меня опять накрыла жалость к ней. Вот что ее ждет во взрослой жизни с такими нарушениями психики? Ведь она, по всей видимости, истерически любит своего папу. А вот он ее — нет. Иначе подумал бы о ребенке, прежде чем зарплату пропивать.
И что с ней будет, когда вырастет? Будет всю жизнь бегать за мужиками, которым плевать на нее? Будет их защищать, оберегать, содержать? А то и вовсе — пойдет по отцовской дорожке и сопьется?
Я содрогнулась, глядя на ее дрожащие губки и грустные глазки, готовые в любой момент разразиться слезами.
— Ничего-ничего, — я притянула девочку к себе и погладила по темным волосам, — тебе повезло, я сделаю из тебя человека. С моим-то опытом работы в образовании.
— Что? — переспросила девочка, не понимая, о чем я.
— Ничего, пойдем лучше в твою комнату. Покажешь мне, какой там у тебя порядок.
Да, комнатка дочери Альбины оказалась совсем малюсенькой. Помещалась тут лишь односпальная кровать с панцирной сеткой, небольшой полированный шкаф да письменный стол. Метров восемь, наверно. Хотя для ребенка, наверно, пойдет.
Письменный стол был завален всякой канцелярией: учебники, тетрадки, альбомы для рисования. Тут же в беспорядке валялись ручки, кисточки, резинки и прочее. На стул небрежно брошена школьная форма с грязноватым воротничком. Портфель валялся под столом.
На кровати валялось скомканное одеяло, а покрывала вовсе не было.
Хорошая ведь девчонка! Скромная, не лезет ко мне с лицемерно-умильным «мамочка-мамуля», выпрашивая плюшки. Сидит себе, книжки читает, никого не трогает. Но нельзя же весь день читать книжки и ничего не делать по дому! Эдак она затеряется в своих книжках, от реальной жизни отстанет.
— Ты как уроки делаешь? — повернулась я к Рите. — Ты как здесь находишь нужную тетрадку? А если девочки из класса придут да такой бардак увидят?
Она молча пожала плечами.
— Девочки не придут — ты же сказала, не водить никого из школы. А то увидят, что у нас папа пьет, будут нехорошее говорить.
Я опять на мгновение остолбенела, но быстро взяла себя в руки.
— Тебе бы полку повесить, и на нее учебники складывать, — оглядывала я пространство. Стены были скучные — никаких обоев, просто побелка.
— Нельзя полку, — пояснила Рита, — опять скандал будет.
— Какой скандал?
— Папа будет кричать, что с этой полкой целый день трахаться надо. А ты будешь кричать, что он гвоздь забить не может.
У меня округлились глаза при слове «трахаться» из детских уст.
— Ну ладно, пусть без полки. Но есть же для всего этого место внутри стола.
— Нет там места, — ответила девочка, — там мои игрушки.
Я не поленилась открыть дверцу стола. Там нашелся небольшой медведь с надорванной головой, пупс и две замызганные маленькие куколки.
— У тебя так мало игрушек? — удивилась я.
— Ты сказала, что раз я пошла в школу, то все, игрушки закончились.
Я в который раз остолбенела. Собственному ребенку не купить несчастную куклу, не захотеть порадовать? В восемь лет очень хочется куклу, по себе помню.
— Так, ладно, — решительно сказала я, — сейчас мы здесь с
