года рождения. Я перелистнула страницу и чуть не заорала на весь вагон.
— Только не это! Только не это! –мне хотелось кричать, как героиня старого французского фильма, когда у нее от сквозняка захлопнулась дверь, и она осталась на лестничной клетке в одном нижнем белье.
Из записи на следующей странице явствовало, что у меня есть дочь, 1974 года рождения, и, значит, ей восемь лет.
Я нервно дрожала — как мне привыкнуть к мысли о том, что я в чужом теле? В чужой жизни. И все мои мысли были, конечно же, о том, как мне теперь выцарапаться из этого ужаса.
Но вскоре, под мерный перестук колес и плавно плывущие пейзажи за окном вагона я начала успокаиваться и подумала вот о чем. Ведь если высшим силам понадобилось меня сюда перебросить, значит, им это для чего-то нужно? Может, я — и именно я нужна здесь с какой-то целью, миссией? Что, если не просто так я еду сейчас по адресу, найденному в паспорте? Что, если я должна помочь этой несчастной Альбине и ее родным?
Предположим, я устрою в их жизни заметное улучшение. И высшие силы отправят меня назад, к моей привычной жизни? Знать бы наверняка.
— Вы не знаете, какая станция будет через двадцать минут? — с беспокойством спросила я у соседей по вагону.
— Вроде Вторая речка, — ответили мне.
На одной из станций вошла компания молодых парней с небольшой черной коробочкой — приемником. «Где ты, моя темноглазая, где? В Вологде где-где-где, в Вологде-где…», — пел высокий мужской голос. Я отвернулась к окну, чтобы не напугать людей своим плачем. Следующим вечером мы с Пал Санычем собирались идти на международный симпозиум. И платье шикарное висело в шкафу, и речь была приготовлена. Я должна была выступать перед цветом мировой науки, а теперь что? Что меня ждет?
Благо, все станции объявлялись по громкой связи, и я не перепутаю нужную. Светка сказала, что от станции до дома мне идти примерно минут двадцать. А вот в какую сторону? Надо уточнить адрес в паспорте и спросить у прохожих, куда идти.
Первый же прохожий объяснил мне, что Енисейская, дом два — это от станции налево и наверх, потом прямо-прямо, и направо наверх. Ладно, найду.
И вот иду я, тяжело ступая, вдоль улицы Енисейской. Слева море, справа — жилой массив из хрущевских пятиэтажек. Получается, работаю я в частном секторе, а живу вполне себе в городе. За все время пути мимо проехал один автобус — желтый Икарус, да несколько машин вроде «Жигулей». Ни одной иномарки в пределах видимости. Эх, как там моя японочка без меня? Стоит, небось, сиротливо возле университетской помойки — больше в то утро припарковаться было негде.
Люди на тротуаре встречались нечасто, да оно и понятно — время девять вечера, а завтра всем рано вставать на работу. Женщины в таких же дурацких платьях — ситцевых, льняных. Мужчины в брюках и рубашках. И ни одного человека в джинсах!
Наконец я приблизилась к дому номер два по улице Енисейской. Обычная пятиэтажка, рядом с ней еще две такие же, все вместе образуют двор полукругом. Во дворе несколько сооружений для детей — небольшие песочницы с грибочками (навес от солнца), железные «радуги» для хождения по перекладинам, две горки. Для взрослых — две деревянные беседки, доминошный стол и множество лавочек.
Ни одной легковушки во дворе, зато в единственном «кармашке» стоит огромный грузовик, уж не знаю, какой марки.
У одного из подъездов стоял высокий худой мужчина в очках. На вид лет шестидесяти. Был он опрятно одетый, весь из себя представительный. На нем был темно-коричневый костюм, такого же цвета кепка-восьмиклинка и начищенные до блеска ботинки.
Он оживился при виде меня:
— Ты в магазин не заходила? — заговорил он, поминутно кашляя. — Ну и правильно, я уже несколько раз сходил, все купил. Ритку накормил. Ну а Вадим пьяный пришел и спать бухнулся. Как он еще доехал, — дед неодобрительно покачал головой, глядя на тот самый грузовик в «кармашке».
— Он что, пьяный на грузовике приехал? — у меня все похолодело внутри. — И во двор на нем заехал? А если бы задавил кого?
— Э, — старик махнул рукой и достал из кармана пачку «Беломора», — в первый раз, что ли? Сколько ездит, и еще ни разу никого не задавил. Да ты на него не ругайся, зачем? И не разводись ни в коем случае! Ценный же кадр! Такие мужья на дороге не валяются! — слова эти прозвучали с явным сарказмом. Похоже, тесть с зятем не очень-то ладили.
Из соседнего подъезда выбежал худой темнолицый мужичок в серой фуфайке и направился к нам.
— Дядь Лёнь, угости папироской, пожалуйста.
Губы мои невольно скривились, и я отступила на шаг назад.
— Привет, Альбин, — поздоровался маргинал, не обращая внимания на мою неприязнь, и опять повернулся к деду: — Представляешь, дядь Лёнь, папаша сказал, точно женится на Синеглазке.
— Ох-хо-хо! — засмеялся дед. — Так Витька теперь молодожен! Поздравляю!
— Ага, — осклабился мужичок, — а мне хоть из дома беги! Нужна мне такая мачеха? Чую, подведут они меня под монастырь. Завидую я твоим детям, такой у них отец — порядочный, непьющий, эх!
Немногочисленные люди, проходившие мимо, приветливо нам кивали и здоровались, называя по именам. Похоже, в этом дворе все друг друга знают, как в деревне.
Глава 2
— А почему Синеглазка? — мы поднимались по лестнице в подъезде, и голос мой прозвучал громче обычного.
— Тише ты! — одернул меня дед. — Да притащил Витька девку из какой-то деревни. Ровесница сына, а пьет так, что глаза вечно с синими кругами. Вот и прозвали ее Синеглазкой.
Дед на первый взгляд казался человеком словоохотливым, однако, ничего лишнего он старался не говорить. Пока мы с ним стояли на улице, а потом поднимались в квартиру на третьем этаже, мне удалось — путем наводящих осторожных расспросов — выяснить немногое. Квартиру эту когда-то дали деду с его женой по причине того, что их частный дом в центре города снесли при строительстве дороги. Дали большую, четырехкомнатную — потому что в семье было трое детей, включая меня.
Супруга дяди Лени (так его называли все соседи) была родом откуда-то из средней полосы России, и лет несколько как скончалась. Сын женился и куда-то переехал. Младшая дочь
