трубы, звон упавшей на пол груды тарелок, пистолетный выстрел над самым ухом не погрузили бы кошку в такую прострацию. Все ее представления об орнитологии были поколеблены.
«А что тебе дали? — Орррех миндальный», — не унимался попугай.
Теперь на физиономии кошки было написано: «Это не птица, это какой-то господин, он разговаривает!»
«Левая, правая где сторона, Улица, улица, ты, брат, пьяна!» — оглушительно громко завопил попугай, понявший, что в этом его единственное спасение. Кошка бросила на нас вопросительный взгляд, но поскольку ответ наш ее не удовлетворил, она забилась под кровать и до самого вечера ее невозможно было оттуда выманить. Люди, которые не имеют опыта жизни рядом с животными и видят в них, вслед за Декартом, не более чем машины[25], сочтут, конечно, что мысли пернатого и четвероногого — наша выдумка. Между тем мы всего-навсего точно перевели эти мысли на человеческий язык. Назавтра Госпожа Теофиль немного успокоилась и предприняла новую попытку, но встретила тот же отпор. После этого она смирилась и полностью уверилась, что перед ней не птица, а человек.
Госпожа Теофиль, создание нежное и деликатное, обожала благовония. Она приходила в экстаз от пачулей или кашмирского ветивера[26]. Вдобавок она любила музыку. Взобравшись на стопку нот, она очень внимательно и с видимым удовольствием слушала певиц, пробовавших свой голос в гостиной критика. Но высокие ноты выводили ее из себя, и, услышав верхнее «ля», она немедля затыкала рот певице своей лапкой. Мы не раз проделывали этот опыт, и всегда с одним и тем же результатом. Эта кошка-дилетантка превосходно разбиралась в нотах.
II
Белая династия
Перейдем ко временам менее отдаленным. От кошки, которую привезла из Гаваны мадемуазель Айта де ла Пенюэла, молодая художница-испанка, чьи работы, изображающие белых ангорских кошек, украшали и до сих пор украшают витрины торговцев эстампами[27], нам достался дивный белый котенок, похожий на кисточку из лебединого пуха, осыпанную рисовой пудрой. Из-за своей белоснежной шерстки он получил имя Пьеро, которое, когда он вырос, превратилось в более длинное и несравненно более торжественное именование Дон Пьеро Наваррский: в этом чувствовалось величие. Дон Пьеро, как все животные, которых холят и лелеют, сделался очарователен и мил. Ему, подобно многим кошачьим, доставляло явное удовольствие принимать участие в домашней жизни. Он сидел на своем обычном месте, подле камина, и, казалось, не только понимал человеческие речи, но и вникал в них с большим интересом. Он следил глазами за говорящими и время от времени тихонько повизгивал, как если бы хотел возразить и высказать свое собственное мнение о литературе, традиционной теме наших бесед. Он обожал книги и, увидев открытый том, укладывался рядом, внимательно разглядывал страницы и переворачивал их когтями, а потом засыпал, словно в самом деле читал модный роман. Стоило нам взяться за перо, как он вскакивал на наш пюпитр и с глубочайшим вниманием следил за движениями железного крючка, покрывающего лист бумаги непонятными закорючками, причем каждый раз переводил взгляд справа налево, когда перо переходило на следующую строку. Порой он решал нам помочь и пытался отобрать у нас перо, по всей вероятности для того, чтобы самому заняться сочинительством, ведь Пьеро был кот-эстет, наподобие гофмановского кота Мурра[28]; мы почти уверены, что ночью где-нибудь на крыше он при фосфорическом свете своих глаз настрочил мемуары. Увы, текст их до нас не дошел.
Дон Пьеро Наваррский никогда не ложился спать без нас. Он ожидал нас в прихожей и, стоило нам переступить порог, начинал тереться о наши ноги и выгибать спину с радостным дружеским мурлыканьем. После чего шествовал перед нами, точно паж, и, если бы мы его попросили, охотно взял бы в лапы подсвечник, чтобы осветить нам путь в спальню. Там он дожидался, пока мы разденемся, запрыгивал на нашу кровать, обнимал нас лапками за шею, тыкался носом нам в нос, вылизывал нас своим маленьким розовым язычком, острым, как бритва, и при этом тихонько повизгивал, всем своим поведением выражая самым недвусмысленным образом, как он счастлив нас видеть. Затем, излив свои чувства, он устраивался на спинке кушетки и засыпал там, как птица на ветке. Лишь только мы просыпались, он укладывался рядом и лежал так до тех пор, пока мы не поднимались с постели.
Мы были обязаны возвратиться домой не позже полуночи. Пьеро на этот счет был строг, как привратник. В те времена мы с друзьями основали небольшой кружок, который назвали «Обществом четырех свечей», поскольку собирались мы в самом деле при свете четырех свечей, стоявших в серебряных подсвечниках по углам стола. Порой мы так увлекались беседой, что теряли счет времени и рисковали увидеть, что карета наша, как у Золушки, превратилась в тыкву, а кучер — в крысу. Два или три раза Пьеро ждал нас до двух или даже трех часов ночи; но в конце концов наше поведение так разочаровало его, что он улегся спать без нас. Этот молчаливый протест против нашего невинного прегрешения так растрогал нас, что с тех пор мы исправно возвращались в полночь. Но Пьеро простил нас не сразу; он хотел убедиться, что раскаяние наше искренне; когда же он уверился в нашем чистосердечии, то возвратил нам свое расположение и возобновил ночные дежурства в прихожей.
Завоевать кошачью дружбу нелегко. Кот — животное философическое, аккуратное, спокойное, он дорожит своими привычками, любит порядок и чистоту и не разбрасывается симпатиями: он согласен быть вам другом, если вы этого достойны, но никогда не будет рабом. Нежность не лишает его свободной воли, и он никогда не сделает для вас того, что сочтет неразумным; но если однажды он выбирает вас — каким абсолютным доверием вы пользуетесь, какой верной привязанности удостаиваетесь! Кот служит вам товарищем в уединении, в грусти и труде. Вечера напролет он с довольным урчанием лежит у вас на коленях, предпочитая ваше общество компании себе подобных. Как бы громко мяуканье с соседней крыши ни призывало его на одну из тех кошачьих вечеринок, где вместо чая подают селедочный сок, он не поддастся искушению и останется подле вас. Если вы пересадите его со своих колен на пол, он немедленно возвратится назад с мурчанием, в котором будет слышен нежный упрек. Порой, сидя перед вами, он смотрит
