Из тонких сосновых досок, без ящиков, но на крепких ножках. На нем — пустой стакан со следами какой-то жидкости по краям; новая свеча, ни разу не зажигавшаяся; коричневый стеклянный пузырек с резиновой пробкой и разглаженный листок бумаги — записка с признанием в самоубийстве.
— Судя по всему, самоубийство, — сказал Дженкинс.
Ленокс прикинул. Он упомянет про то, что увидел (вернее, не увидел) немного погодя. Он не хотел, чтобы благоговение Дженкинса или смущение (кто мог бы предсказать, что именно) мешали бы ему, пока он будет заниматься столом.
— Да-да, — пробормотал он. — Да-да.
Он наклонился, оперся кулаками о столешницу и прочел записку:
Это слишком. Прости, Джеймс, я сожалею.
Подписи не было.
— Джеймс ее жених? — спросил Ленокс.
— Да.
— Он служит здесь?
— Да.
Ленокс призадумался и кивнул. Стакан и пузырек он возьмет домой, чтобы исследовать их там.
Но в первую очередь, подумал он утомленно, надо вывести молодого сыщика из заблуждения.
— Дженкинс, — сказал он, — вы полагаете, что это самоубийство?
— Так очевидно же, сэр.
— Я хотел бы, чтобы вы привели к нам Джеймса. Но не в эту комнату. Подыщите что-нибудь, где есть стол.
— Хорошо, сэр.
— И, Дженкинс, вам не пришло в голову, что на столе должно было бы лежать перо? Как подумалось мне.
Сыщик нахмурился.
— Перо, сэр?
— Чтобы написать записку.
— Но, может быть, оно в кармане?
— Форма горничных не имеет карманов: пережиток времени, когда полагали, что их отсутствие затруднит воровство.
Дженкинс посмотрел на труп.
— И в комнате его нигде нет?
— Нет, — сказал Ленокс, стараясь говорить помягче.
— Но ведь она вполне могла носить записку при себе.
— Не думаю, — сказал Ленокс. — Листок не помят и не складывался.
Дженкинс уставился на стол.
— Ну, может быть, она взяла перо где-то и вернула его на место? — сказал он.
— Замышляя самоубийство? Маловероятно. Конечно, твердой уверенности нет, но я готов побиться об заклад: мы обнаружим, что это убийство. Записку написал кто-то своим пером и оставил ее тут. Обратите внимание на маленькие кривые буковки — вероятно, кто-то старался замаскировать свой почерк. Судорожность подделывателей.
Дженкинс вздохнул.
— Да, видимо, вы правы. — Затем он посмотрел на Ленокса и сказал: — Я поищу жениха.
Ленокс кивнул. Потом, задумавшись, посмотрел на стол и на дверь, пока не пришел к какому-то выводу, а тогда повернулся к кровати.
— Томас, — сказал он. — Покойница.
Глава 4
Из Шотландии, где он вырос, Томас Мак-Коннелл переехал в Лондон вскоре после завершения своего медицинского образования. Он был врачом. Через полгода после переезда у него уже была хирургическая практика на Харли-стрит, и он приступил к обзаведению репутацией. Это ему удалось скоро и впечатляюще. Он осваивал новейшие методики, а скальпелем владел с замечательным искусством. К тридцати годам он уже принадлежал к плеяде самых знаменитых лондонских врачей.
А затем в тридцать один год он женился. И, что важнее, женился выше себя — на леди Виктории Филлипс, которой тогда было девятнадцать лет. Мак-Коннелл был красив, имел порядочный капитал и происходил из хорошей семьи. Но во всех этих отношениях, по мнению цивилизованного мира, он бесконечно уступал Тото Филлипс, чьи красота, богатство и знатность превосходили любую меру, какую бы вы ни избрали.
Она вышла за Томаса Мак-Коннелла в тот же год, когда начала выезжать в свет, потому что, как было известно ее подругам, он совершенно не походил на мужчин ее круга и поколения. Эти мужчины были ее друзьями с детства и навсегда останутся ее друзьями. Но она никогда бы не вышла замуж ни за одного из них. Томас был более мужественным, менее дэнди, менее испорчен деньгами, и у него были собственные мнения о книгах, спектаклях, о городах на континенте, о красоте, о ее красоте, о ней самой. Их свадьба была великолепной, потому что хотя он и женился выше себя, но не настолько, чтобы выглядеть изгоем. Премьер-министр, друг отца Тото со школьной скамьи, почтил ее своим присутствием вместе с доброй половиной «Дебретта».[2]
Первые три года Томас и Тото были счастливы. Именно тогда Ленокс и познакомился с Мак-Коннеллом. Леди Джейн в определенном смысле была менторшей Тото — они приходились друг другу двоюродными сестрами, но держались как тетка и племянница, потому что мать Тото скончалась от горячки, когда ее дочери было всего одиннадцать лет. Так что Ленокс часто встречался с молодой парой. Томас заметно сократил свою практику, и они почти все вечера куда-нибудь отправлялись, а также много путешествовали вместе. Он охотно соглашался на ее светскую жизнь, а она столь же охотно соглашалась ежегодно навещать его родных в Шотландии.
Но первые три года миновали, а вместе с ними миновали и светлые дни их супружества. Томас к тому времени почти совсем оставил свою практику и начал много пить. Тото завела привычку полгода проводить в Лонгуэлле, поместье ее отца в Кенте неподалеку от Лондона, а ее муж оставался в столице.
Брак продолжал рушиться, и после пяти лет супруги редко появлялись вместе на публике, а по слухам, вообще друг с другом не разговаривали. Но что-то переменилось — либо они махнули на все рукой, либо решили спасти что возможно, — и теперь в возрасте тридцати шести и двадцати четырех лет их жизнь обрела перспективу. Ленокс всегда считал, что завершиться это может двояко: либо ледяной вежливостью, либо иной, более тихой любовью. Тото была такой молодой, а Мак-Коннелл таким идеалистом! Но, может быть, они сумеют найти какой-то компромисс. Во всяком случае, когда последнее время ему доводилось видеть их вместе, они словно бы подобрели друг к другу. Леди Джейн разделяла его мнение, а в подобных вещах на нее можно было положиться.
Однако прошедшие шесть лет нанесли значительный ущерб. Тото все еще занимала ведущее место в высшем лондонском свете, но Томас уже не блистал ни в каком смысле этого слова. Он больше не занимался хирургией и — что, пожалуй, было еще печальнее — утратил золотой ореол молодого человека, молодого красавца с идеалами и честолюбивыми помыслами. Пил он теперь значительно меньше, но все еще слишком много, чтобы брать в руки скальпель. После того как он женился на Тото, денег у него появилось столько, что он больше не нуждался в практике, а потому со временем продал ее за бесценок молодому родственнику Филлипсов. Все его труды, создание этой практики, его собственное место — да, и оно тоже — были поглощены семьей его жены.
