ПРОЛОГ
Убийства разделяло девятнадцать лет. Первые были совершены в неприметный знойный день на пограничном участке реки Сатледж в Пенджабе.[1]
— Жара зверская, — не преминул заметить лейтенант Джунипер, когда они с капитаном Лайсандером вышли на веранду офицерского клуба, где только и можно было, что пропустить по стаканчику джина с тоником или не торопясь набросать письмо домой. Натянутую по периметру москитную сетку исступленно осаждали тучи мух, демонстрируя упорство, достойного лучшего применения.
— Руку бы отдал, чтобы оказаться сейчас в Лондоне, — после долгого молчания сказал Лайсандер. — Там по крайней мере не пускают этих тварей в город.
Совсем недавно, в ответ на вылазку местного населения, батальон учинил в приграничной деревне кровавую бойню и теперь жил как на пороховой бочке. Рядовой состав гудел от предположений и слухов, а офицеры, за редким исключением, уже не пытались их пресечь. И хотя в Пенджабе каждому англичанину полагались вилла и слуги, сейчас любой из них, как и Лайсандер, отдал бы руку за возможность вернуться на родину.
— Что ж, — решил Джунипер, — прогуляюсь с Джимом, пожалуй. Может, что-нибудь подстрелим.
— Вы уже условились?
— Именно.
— И куда намереваетесь пойти?
— На восточный склон, где кустарники. Хотя, сдается мне, только патроны зря потратим. Разве что местный сброд напросится на неприятности.
На лице Лайсандера появилась зловещая ухмылка.
— Стало быть, мимо баньяновой рощи?
— Ого, как мы сегодня любопытны!
В обычном батальоне такой ответ сочли бы за грубость, но в Индии все белые были на равных. К тому же эти двое знали друг друга так хорошо, что скрупулезное соблюдение условностей и воинского устава представлялось им излишним.
— Вовсе нет. Будто вы забыли, что я беру на заметку все порядочные места охоты, — отвечал Лайсандер, занятый теперь только джином. Подтянутый, обладающий железной хваткой, он мог вывернуться из любой ситуации. — А известно вам, юнец, почему нас так щедро снабжают тоником?
— Нет. Почему же?
— В нем много хинина. Лучшая профилактика малярии.
— А, точно, я об этом слышал.
Конечно — когда проходили инструктаж перед отправкой сюда.
— Так и было, — кивнул Джунипер.
— Значит, сразу за баньяновой рощей? — В голосе Лайсандера сквозила чуть заметная настойчивость. — Доводилось подстрелить там что-то стоящее?
— Ничего путного. Зверья почти нет, только птицы. Охотой это не назовешь.
— Здесь везде так.
— Будут еще вдохновляющие напутствия, капитан?
— Отправляйтесь, лейтенант.
Джунипер встал:
— Увидимся за коктейлем.
Он ошибался, но знал об этом только его собеседник.
Дождавшись, когда Джунипер скроется из виду, Лайсандер стремительно вскочил и торопливо зашагал по вытоптанной тропинке к своей вилле. Там на террасе сидел его ординарец и неизменный помощник, выстругивая в подарок матери индийский амулет. Он корпел над этой вещицей не первую неделю.
— Сейчас самый подходящий момент, — приказал Лайсандер. — Он и Джунипер ушли из лагеря. Обоих, ясно? Они охотятся на восточном участке, где кустарники.
— Есть, сэр. — Ординарец вскочил и вытянулся. Он был в чине младшего капрала, и здесь, как видно, субординация по-прежнему имела значение.
— Само собой, все должно выглядеть как несчастный случай.
— Есть, сэр.
Лайсандер, помедлив, добавил:
— Что до сокровища…
— Да, сэр?
— Хотят создать общество. Название пока не придумали, но войдут туда только офицеры.
— Понимаю, сэр.
— Однако если ты все сделаешь правильно, мы тоже поступим правильно.
— Благодарю вас, сэр. — И ординарец исчез.
Лайсандер кликнул слугу, ладного молодого индийца, в свободных одеждах из ослепительно алой и бледно-голубой ткани — на фоне песка и военной формы подобная яркость выглядела вызывающей дерзостью. Юноша с угрюмым видом подошел.
— Ларец! — рявкнул Лайсандер. — Принеси его. И помни: откроешь крышку — закроешь глаза навсегда.
Через минуту капитан уже держал шкатулку в руках. Когда слуги вышли, он откинул крышку — и свету предстал удивительно крупный сапфир сказочной красоты и небывалой прозрачности.
Пока Лайсандер захлопывал и отсылал шкатулку, Джунипер и его друг Джим, в бежевых широкополых шляпах и с перекинутыми за спину ружьями, вышли из дома. Взаимное подтрунивание было настолько им свойственно, что, беседуя, они как будто возобновляли один из бесчисленных предыдущих разговоров. С Лайсандером Джунипер держался более сдержанно.
— Ставлю фартинг, что ты свою добычу есть не будешь! — смеялся Джунипер.
— Фартинг? Споря с женщиной, я и то ставлю больше!
— Тогда служаночку, которая тебе приглянулась.
— И что мне надлежит съесть?
— Первое, что подстрелим.
— А вдруг это окажется мерзость?
— Пари есть пари.
— Ну и какое количество этой мерзости?
— Всю заднюю часть.
— Вернемся лучше к начальной ставке: фартинг за первую дичь. Не выбирай совсем уж гадость.
— Какие оскорбительные для охотника предположения, сударь!
В миле с небольшим от лагеря, вдали от Лахора и опасностей, которые — уж кто-кто, а друзья знали! — таил в себе этот город, они нашли то, что искали: низкие кусты и отдельно стоящие деревья — вполне подходящее для охоты место. Собаки у них не было, но Джунипер выстрелил понизу — и вспугнутая стайка оказалась как на ладони.
Они наблюдали, как взлетают птицы, не ведая, что жить им осталось лишь несколько мгновений. Джунипер негромко спросил:
— О чем ты больше всего скучаешь? В Англии?
Джим ответил не сразу.
— Сожалею, что так скверно поступил с семьей… Я скучаю по ним.
— Вот и я…
— Осталось недолго. Всего месяцев шесть.
В этот миг оба услышали где-то совсем рядом шорох.
Выстрел. Падение тела. Еще выстрел. Еще падение. Наконец с земли поднялся один человек — ординарец Лайсандера — и со всех ног припустил на запад. И больше ни звука. Бесконечное безмолвие на сотни верст вокруг, в голом краю за четыре тысячи миль от площади Пиккадилли.
