придираться к нему, хотя бы чуть-чуть. Все начиналось с незначительного комментария, искреннего совета о том, как мальчик мог бы исправиться. Затем, когда его слова встречались обиженным молчанием, все перерастало в нравоучительные проповеди и оскорбления. Никогда ничего слишком резкого, ничего такого, из-за чего его мать могла бы в конце концов возмутиться, но постоянный шквал жестокости подрывал ту малую уверенность, которую юному Ричарду удавалось в себе развить.
Весь гнев, таившийся внутри Ричарда до этого момента, вся бессильная ярость наконец-то обрели мишень – ухмыляющегося пьяницу, полную противоположность достоинству его настоящего отца.
Тот первый год с Карлом в Санто был самым несчастным за всю жизнь Ричарда: вся ненависть к самому себе, наконец обрела голос, который будет следовать за ним всю оставшуюся жизнь, потому что в конечном счете все ужасные маленькие насмешки Карла были по сути правдивы, и это делало их еще более болезненными. Он был странным на вид, неуклюжим ребенком. Он не мог нормально говорить, когда к нему обращались, и легко смущался, особенно в присутствии женщин, по причинам, которых пока не мог понять.
Карл выискивал и вскрывал все маленькие изъяны в его личности, пока мальчик не удалялся в угрюмом молчании, стараясь скрыть слезы, щиплющие глаза.
Карл язвил в адрес Ричарда каждый день, но только какое-то ехидное замечание о покойном отце мальчика заставило его наконец перейти к активным действиям и слабо замахнуться на мужчину кулаками. Карл отшутился, легко повалив мальчика на кухонный пол, насмехаясь над ребенком за его слабость. Это довело его до крайности. Ричард схватил молоток из редко используемого ящика с инструментами отчима и замахнулся, целясь ему в череп. Карл со смехом отшвырнул молоток, но последствия были совсем не смешными. От его удара наотмашь молоток отскочил в череп десятилетнего мальчика.
Ричард без сознания рухнул на пол, и тогда Карл начал суетиться. Никто ни за что не поверил бы, что это несчастный случай. Он никогда не скрывал своего презрения к мальчику, даже на людях. А если бы и скрывал, отвращение Ричарда к нему было совершенно очевидно с первого взгляда. Все будут винить его. Он потеряет Мэри. Он потеряет все. И все из-за какого-то сопляка, которого даже никогда не хотел. Карл опустился на колено и, нависнув над мальчиком, похлопал его по лицу: «Очнись!»
Ребенок не пошевелился. Его глаза закатились, изо рта вытекала слюна. Вспышка ярости сменилась жутким, похожим на смерть оцепенением. Но Ричард все еще дышал. Удар не убил его, и это означало, что Карл еще не стал убийцей.
Он похлопал мальчика еще несколько раз, затем перевернул на бок, когда его начало рвать. Вероятно, это был хороший знак – умирающих детей не тошнит. Карл понятия не имел, что делать. Из-за ампутированной ноги он уклонился от призыва во время Второй мировой войны, так что никогда и близко не подходил к мертвому телу и сейчас оказался на неизведанной территории. Итак, он оставался там, стоя на коленях над маленьким мальчиком, которого ненавидел, пока ребенок снова не начал нормально дышать и в конце концов его тусклые глаза не открылись. Карл вздохнул с облегчением.
– Никогда больше не смей так делать или тебе будет намного хуже, слышишь меня? – спросил он.
Лицо Ричарда исказилось гримасой чистой ненависти, но он поднялся и начал двигаться, пробираясь через лужу собственной рвоты, чтобы выбежать из дома и убраться подальше от отвратительного человека, только что нанесшего ему черепно-мозговую травму, которая отравит всю его оставшуюся жизнь.
03. «Рожден, чтоб адом сделать жизнь»
Единственной константой в последующие несколько лет жизни Ричарда были перемены. После того как семья целый год обустраивалась на новом месте в Санто, Карл снова решил переехать, следуя своей обычной схеме: переселялся из одной дешевой квартиры в другую без долгих раздумий.
В 1951 году они поселились в Восточном Далласе, переезжая с места на место. Но все квартиры объединяло одно: каждый раз они были в ужасных гетто. Мэри воспринимала все это стоически, но дети постоянно приходили в ужас от новых глубин нищеты, в которые толкал их отчим. Даже после стычки в доме Санто Карл все еще не мог перестать издеваться над Ричардом при каждом удобном случае, но впервые осознал опасность, которая может быть связана с тем, что ребенок выходит за рамки и съезжает с катушек. Он стал чаще разъезжать по работе, выпивать в барах, а не за кухонным столом, и все больше отдалялся от новой жены.
Ни Ричард, ни Карл никогда не говорили об инциденте с молотком. Когда мать спросила его об ужасном синяке, который расползся на пол-лица, Ричард заявил, что упал с качелей на корень дерева у пруда. Но даже когда боль и синяк исчезли, последствия этого удара не ослабли.
Ричард, который всегда старался сдерживать свои худшие проявления в память о невозмутимой фигуре отца, теперь просто вышел из-под контроля.
Он по-прежнему терпеть не мог внимания, но теперь набрасывался на любого, кто, как ему казалось, невежливо пялился на него.
Этот новый, эмоциональный Ричард впервые проявил себя в начале 1952 года, когда из Иллинойса пришли новости о его старшем брате Роберте. Он, как обычно, ехал на работу на своем мотоцикле, когда его сбил пьяный водитель. Роберт умер еще до того, как его привезли в больницу. Это вернуло все прежние страдания Ричарда по поводу смерти отца, и они снова начали преследовать его. Он не видел старшего брата с тех пор, как они переехали в Техас, и каким-то странным образом ему казалось, что их отсутствие стало причиной его смерти, будто возвращение в Иллинойс могло предотвратить такой поворот событий. В этом, как и во всех других трудностях, он винил Карла.
Но как бы сильно Ричард не презирал отчима, этот человек по-прежнему оказывал чрезмерное влияние на образ мыслей мальчика. Он был единственным примером взрослого мужчины в мире Ричарда, населенном властными женщинами, и именно ужасному примеру Карла он начал следовать с 12 лет.
В доме всегда был алкоголь: остатки виски, пиво, спрятанное в холодильнике, даже целые бутылки ликера, про которые Карл забывал. Ричард выпивал все, а когда запасы иссякали, оказывался в центре одного из худших районов Далласа всякий раз, когда поднимал глаза. Выпивку легко было достать на каждом углу, как и более сильные наркотики – таблетки и порошки, которые снимали остроту страданий, наполняли его чувством гордости и силы. Пристрастие к целому ряду наркотиков началось
