ей лучше.
— Ну ты непробиваемый…
Хмыкаю, когда по ту сторону звонок, скоротавший поездку, скидывается. Мы, как раз, подъезжаем к дому. Расплачиваюсь, выхожу на улицу и отворяю огромные кованые ворота, за которыми так любит прятаться эта птичка.
Не прошу от неё ничего. Не вмешиваюсь в её жизнь. Я сам дисквалифицировался. Дал ей всё, что мог и могу. И хотелось бы верить, что это только из-за Алана, но его кончину мы с её отцом притупили иначе. Не за её счёт.
И, как раз, об этом мне и надо поговорить, подготовить сначала её, потом её матушку, а следом уже и этому твёрдолобому всё объяснить. У меня есть лишь пара дней на это. Ну свыкнутся, познакомятся, привыкнут, сходство же поразительное.
Прохожу к дому, открываю дверь, ставлю чемодан и разуваюсь, заодно замечая черные лодочки её матери. Запахи, доносящиеся из кухни, смешались и теперь уже не поймёшь, что они там в очередной раз наготовили.
Знает же, что не притронусь. А если притронусь, ещё привыкну. Зачем мне это?
В коридоре отмечаю новую картину, повешенную за подрамник. Тёмные тона. И изображен наш дом. Можно подумать, что это ночь. Но едва ли дело лишь во времени суток. Горит лишь одно окно — в её комнате. И всё. И снова эти замершие капли от дождя.
Ну талантливая птичка. Жаль, что грустная.
Здороваюсь, любуясь своей женой. Хотя постоянно чувствовал и чувствую себя здесь затухающим. Словно в стоячей воде барахтаюсь.
Она сейчас такая… ранимая, маленькая, хрупкая канареечка с неидеальной чуть растрепавшейся прической и следом муки на щеке. Пытается храбриться и что-то себе надумывает.
И это же прогресс, нет? Взял её в жены безропотной, вылизанной, вытесанной, та даже скорбь по любимому брату боялась при мне выразить да и, как её мама, дышать переставала, когда я рядом оказывался. Смысл был там оставаться? Силой брать, доламывать? Алан бы не понял, он и в Британию со мной поступил, лишь бы от отца сбежать. Такое себе счастье. Не для меня.
Ухожу в комнату, принимаю душ и падаю на кровать нагишом. Тут идеально чисто, а я не перфекционист и не поехавший, чтобы жить чуть ли не в стерильной операционной.
Хочется что-нибудь испортить, передвинуть, поворошить, только уже завтра она выставит всё на места и поправит всё, что плохо лежит. Словно у неё ОКР*. Лучше бы это было так, я бы успокоился.
Наш дом — как дорогой отель в маленьком безлюдном городке. Хотя, может, я придираюсь. Но в её кабинетике нет этого всего, там царит творческий хаос, видел же это своими глазами. И это мне нравится куда больше, чем всё остальное, что она так искусно создаёт.
Я эгоист?
Ха, а мне так нравилось думать, что это защита. От внешнего мира, которого Гульназ так боялась. От какого-нибудь другого морального урода, которого бы подыскали ей на моё место. От какой-нибудь тяжелой штуки, которой мог прибить её головушку почивший. Да не знаю от чего ещё… ух, а я не муж, а superman просто.
Спасу, уберегу, замок оплачу, в котором так клёво прятаться. А потом уеду, чтобы этого не видеть. Cool же? Wow, motherf*cker shit.
Успеваю заснуть и стону, зарываясь под подушку, когда раздаётся стук. О да… вовремя.
Она едва ли решится постучать ещё раз, а если сама пришла, значит, тревожит её что-то важное.
Встаю, натягиваю домашние шаровары. Пытаюсь проморгаться прежде, чем открою дверь. И слушаю её взволнованную попытку со мной заговорить.
Dammmn, мы столько лет знакомы. Что такого трудного-то? Ну не сожру же я её, если она все выскажет прямо.
Приглашаю внутрь, падаю на кровать. На миг засматриваюсь, когда Гульназ закидывает ножки в кресле. Маленькая такая, красивая моя… и сам не верю, что мы приходим к этому.
Ребёнка? Она хочет ребёнка? Ну, ей двадцать девять, тридцать скоро. Это нормально, наверное, — хотеть завести малыша.
Только от меня-то ей зачем?
Переспрашиваю и всё равно до конца не осознаю. Что она такое придумала?
Обещаю подумать — ей, крохе такой, не нравится.
Соглашаюсь — сбегает.
Нет, не верю, что мы переспим. Это неправильно.
____
* Обсессивно-компульсивное расстройство — психическое расстройство, проявляющееся в непроизвольно возникающих навязчивых, мешающих или пугающих мыслях, а также в том, что человек постоянно и безуспешно пытается избавиться от вызванной этими мыслями тревоги с помощью столь же навязчивых и утомительных действий.
6 пёрышко
Невозможно его понять?
Клетку? Как тривиально. И что именно должно измениться? Я всë обдумала, это неплохой вариант. Тогда почему он вновь делает шаг назад?
— Ты согласился, — вновь уточняю я, словно его согласие написано на бумаге и заверено нотариусом.
— Нет, изначально я… — потирает подбородок, выискивая слова, — был согласен просто с тобой переспать. Один раз и быстро.
Здесь не хватает только “чтобы ты от меня отстала”. Я хмурюсь, а он выходит из кабинета, оставив меня почти голую и почти нетронутую.
И что это? Разве так можно? Ему не стыдно? Я же пришла, решилась, доверилась. Ну почти.
— А сейчас что? — Произношу, собрав свои тряпки и даже накинув халат.
Край пояса вообще заляпан соевым соусом, и пока не поздно, надо его застирать. Но мы ничего не решили! А если он подумает, что я свихнулась, и сбежит… ну, улетит под утро, что мне тогда делать?
Выхожу в его комнату и замираю.
— А сейчас иди спать. — Произносит он, уже спрятавшись от меня под одеялом на своей кровати.
Я должна послушаться! Без слов, без возражений, без претензий. Но мне хочется возразить! Уйти молча? Потому что так положено.
Дохожу до двери и касаюсь ручки. Вот сейчас выйду и всë же!
— Гульназ, — произносит он вдруг тихо.
Разворачиваюсь, замечая, как он поджал руку под голову и сейчас смотрит на меня.
— Да, Марат. — С тоном вечного покаяния.
— Если хочешь что-то сказать, стоит это сделать.
Да вот именно, что стоит это сделать, а не прятаться! Но произношу, конечно же, иное.
— Ты мой муж, — допускаю заминку, заметив скомканные шаровары, валяющиеся под кроватью, — как ты скажешь, так и будет правильно. — Хочется их поднять и вообще заявиться сюда с чистящими средствами, чтобы отмыть тот паркет и его голову. — Разве я могу о чем-то спорить?
Конечно же, нет.
— Можешь, — говорит он, выдержав приличную паузу, — можешь попробовать. Немного.
Он садится, совершенно не заботясь, что одеяло сейчас спало и скрывает лишь ноги.
— Я не смею.
Марат пожимает плечом.
— Как хочешь. Тогда уходи, — кивает за
