— Эй! — окликнул папа. — Привет, Сагамор! Никто не ответил.
— А почему бы нам попросту не зайти внутрь? — предложил я.
— Нет, — покачал головой папа. — Это будет для него тот ещесюрприз.
— А разве плохо устраивать людям сюрпризы?
— Может, некоторым и хорошо, — возразил папа, — но только неСагамору.
— Что ж, — говорю я. — По-моему, тут никого и нету.
Папа недоуменно озирался по сторонам.
— Уж Бесси вроде бы должна… О Боже всемогущий! — Он зажалнос и стал обмахиваться шляпой.
У меня тоже дыханье сперло.
— Па, — сказал я. — Погляди, вон откуда воняет. Видишь текорыта возле колодца? Он замахал на меня руками.
— Сам гляди, если сможешь дойти дотуда. В общем-то, когдатебя пару раз обдует этим самым ветерком, уже вроде как привыкаешь малость иможешь дышать посвободней, поэтому я все-таки направился к колодцу. Оннаходился аккурат за крыльцом. Рядом висела бельевая веревка, растянутая междудвух шестов, а вдоль дома, на самом солнцепеке, стояли корыта, целых шестьштук. Но стоило мне подойти поближе, как снова пришлось затыкать нос.
В лоханях и впрямь что-то было. Сперва я не разобрал что. Навид — какая-то коричневая жижа, на поверхности которой плавала старая пена. Нопотом я разглядел, что там в глубине что-то есть и, отыскав колышек, принялсяворошить в лохани, покуда не сумел подцепить кусок и вытащить его наповерхность. Это оказалась коровья шкура, шерсть с которой стала уже слезатьклочьями. Едва я уронил ее обратно, все месиво так и забурлило. Ужас что загадость.
Я заглянул в остальные корыта, но везде оказалось то жесамое. Я позвал папу, и он подошел, все так же обмахиваясь шляпой. Зиг Фридзабился под дом и скулил.
Папа поглядел, как я снова выуживаю это безобразие на светБожий, и кивнул.
— Ну да, просто шкуры выдубливаются, — пояснил он с такимвидом, будто его это нисколечко и не удивило.
— Дядя Сагамор занимается кожевенным бизнесом? — спросил я.
Папа пребывал в глубокой задумчивости.
— Что-что? А, нет. Об этом мне слыхивать не доводилось.Может, у него завелось побочное производство.
— А зачем он делает это прямо у дома? По-моему, лучше емубыло бы поставить их милях в двух отсюда, не меньше.
— Ну, не знаю, — пожал плечами папа. — Может, пытаетсянасолить Бесси или еще что. На твоем месте я бы не стал его об этом спрашивать.Сагамор не очень-то жалует тех, кто задает слишком много вопросов. Поэтомукогда мы отыщем его, просто сделай вид, будто ты ничего не заметил.
Я открыл было рот, чтобы спросить, как это можно не заметитьтакую вонищу, но передумал. Когда папе задают слишком много вопросов подряд, онтоже сам из себя выходит. Видать, это у них семейное.
Я обошел вокруг дома, ища дядю Сагамора. Солнце уже стоялопрямо над головой и припекало вовсю. От деревьев доносилось жужжание жуков.Когда я шел вдоль тыльной стены, мне послышалось, будто в доме кто-то ходит. Яостановился и прислушался, но не услышал ничего, кроме этого жука в ветвях.
Кухонная дверь была приоткрыта. Я поднялся на крыльцо,сколоченное из обычных деревянных чурбанов, и заглянул в кухню, но там никогоне обнаружилось. Я сунулся внутрь, и Зиг Фрид вскочил на чурбан и прошмыгнулвслед за мной. В углу кухни стояла печка, а рядом накрытый клеенкой стол инесколько табуреток.
Заметив на печке кастрюлю, я заглянул, не отыщется ли тамчто-нибудь съестное. Так оно и оказалось. Судя по виду, вареная картошка. Явзял ложку со стола и вытащил кусочек попробовать, но это была не картошка, аскорее брюква. Холодная, как камень. Дрянь редкостная.
Одна дверь вела из кухни налево, а вторая прямо. Я заглянулв комнату налево. Там стояла кровать, но, похоже, комнату использовали большекак кладовку — на полу валялись мешки с сахаром, а по стенам висела сбруя иодежда. Я вышел оттуда и направился в переднюю комнату и вдруг замер каквкопанный. До меня вдруг дошло. Вареная брюква была холодная-прехолодная. Но впечке-то горел огонь!
Я ринулся назад, снова заглянул в кастрюлю и пощупал верхпечки — тоже холодно. Но ведь я собственными глазами видел дымок над трубой! Япоспешно выскочил во двор и задрал голову. Чтоб мне пусто было! Никакого дыма.Но ведь он шел, право же, шел — я точно видел.
Окончательно сбитый с толку, я вернулся на кухню и, подняводну из крышек, запустил руку внутрь. Угли оказались холодные, что твоя брюква.Да, диковинные вещи творились на ферме дядюшки Сагамора.
Папа на дворе снова принялся выкликать дядю Сагамора, апотом звать меня. Я поспешно юркнул в переднюю комнату, оказавшуюся гостиной.Справа располагался широкий камин, а на дровах, сложенных возле каминнойрешетки, лежал дробовик. Сиденья у стульев были по большей части сплетены изполосок коровьей кожи, с которой даже не соскоблили шерсть. Слева рядом свыходом во двор обнаружилась еще одна дверь, в еще одну спальню. Но и там яникого не нашел. Дом был пуст.
Когда я вышел на переднее крыльцо, вонь так и шибанула мне внос. По-моему, здесь было еще хуже, чем во дворе. Я кубарем скатился вниз испрятался в машину. Папа уже сидел там. Он по-прежнему обмахивался шляпой и начем свет клял всю эту затею.
— И почему, — спрашивает он, — у меня не хватило ума ехать вНарагансет-Парк?
— Да ладно тебе, па, — говорю я. — Мне здесь нравится. Все,кроме запаха.
— Да, но что мы станем здесь делать? Сагамора нету.Наверное, его замели. Вокруг ни души, кроме этого старого дятла, чтодень-деньской долбит свои доски. Нам и поехать-то отсюда некуда.
И тут сзади кто-то говорит:
— Здорово, Сэм!
Мы так и подскочили. На крыльце, опершись о косяк и держа насгибе руки дробовик, стоял человек. Я вовсю таращился на него. Убейте меня, нокак он мог оказаться там? Меньше чем минуту назад дом был абсолютно пуст. Ипотом, мы не слышали ни шороха.
Он был повыше папы, одет в брезентовый комбинезон и такую жерабочую куртку прямо на голое тело. Глазки маленькие и черные, как два уголька,а нос здоровенный и крючковатый, что у твоего орла. Щеки до самых глаз зарослигустыми черными бакенбардами около четверти дюйма длиной. Копна нечесаныхчерных с проседью волос спадала ему на уши, но со лба на макушку тянуласьздоровенная плешь. Сквозь расстегнутый ворот куртки над нагрудником комбинезонавидно было, до чего же у него волосатая грудь.
Его пронзительные глазки-пуговки вроде как даже и улыбались,глядя на нас, но почему-то это напомнило мне волчий оскал. Левая щека у негоздорово оттопыривалась, и вдруг, даже не шевельнув головой, он выпустил изо ртаструю коричневой табачной жижи. Она перелетела через все крыльцо и со смачнымшлепком приземлилась во дворе.
