class="p">бульоном сложнее. Он выработан из растительной пищи,
но точно так же, как это произошло бы и в живой курице.
Нефедов начал с молоденького огурчика в мелких
пупырышках. Ох, уж и огурчик: закроешь глаза и невольно
увидишь себя пацаном, поливающим из водопроводного
шланга на огороде, и решившим тут же подзакусить
ополоснутым овощем с парника.
Как ни странно, но именно голод, как наиболее
жизненное желание, а после и сама еда, позволили
Нефедову реальней приблизиться к этой невероятной
действительности.
– Вы так пристрастно выведывали мое имя, –
добродушно сказал он, – а сами не назвались.
– Меня зовут Юрием.
– А по батюшке?
– Юрий Евдокимович. Но можно и не величать. А моих
ассистентов… Тот, что с бородкой – Виктор, а второй –
Толик. Собственно, Толик – это мой сын, хотя на меня он,
конечно, совсем не похож. Что поделаешь: между нами
большая временная разница, он относится совсем к
другому поколению…
– Послушайте, – пользуясь приоритетом старшего,
сказал Нефедов, уже переходя к дымящемуся бульону,
приправленному зеленым лучком и укропчиком, – а, может
быть, нам лучше на «ты»? А то уж как-то слишком
официально.
– Принимается, – радостно и даже с каким-то
внутренним распрямлением, согласился Юрий
Евдокимович.
– Надеюсь, вас это не обидит, – все же деликатно
уточнил Нефедов, – вы ведь совсем молодой. Сколько вам,
если не секрет?
– Да понимаете… понимаешь, – смешался Юрий
Евдокимович, – мои годы вряд ли покажутся тебе
21
молодостью. Хотя, того понятия молодости, какое было у
вас, сейчас нет. .
– Да ладно, чего уж там… Так, сколько же тебе?
– В апреле этого года исполнилось четыреста
четырнадцать…
Нефедов застыл с ложкой неподвижного,
отсвечивающего бульона, поднятой над тарелкой. Он
заставил себя сглотнуть этот бульон и немного помедлил.
– Ну, уж это ты загнул, – заключил он, наконец. – По
виду-то вам всего лет тридцать.
– Если «по виду», то тридцать три. Мы что уже снова на
«вы»?
– Не могу же я «тыкать», если вам столько лет. . Н-да-а,
ну и дела… Интересно, а день рождения вы отмечаете?
– Иногда… Обычно десятилетия. День рождения с
годами становится слишком привычным. Печально, но
ценность того факта, что ты, в общем-то, родился на этот
свет, со временем как бы нивелируется…
– Я вот не понял, – сказал Нефедов, – как понимать твои
слова, что твой сын, относится к другому поколению?
– Ну, а как иначе, если ему еще нет и тридцати? Он
моложе меня на двести десять лет. Это мой младшенький и
к нему я привязан больше, чем к другим детям.
– А много их у тебя всего?
– Ты знаешь, – снова замялся старший восстановитель,
– по нашим меркам не много, но тебя это, боюсь,
шокирует. Всего у меня тридцать детей…
Нефедов понял, что если он будет так часто открывать
рот от удивления, то никогда не наестся.
– А сколько же у тебя тогда было жен? – спросил он.
– Жен? Отношения между мужчинами и женщинами
определяются сейчас иначе. Мужчина и женщина живут
под одной крышей до тех пор, пока вместе им лучше, чем
порознь. Могу сказать, что тридцать моих детей от
четырнадцати женщин…
22
– Ну и ну, – только и протянул Нефедов, – хотя, если так
долго жить, то, что уж тут дивиться…
– Ну, а вам, сколько лет, как вы думаете? – спросил
старший восстановитель.
– А чего мне думать? Я скажу без всяких уверток –
семьдесят пять.
– А не меньше? – улыбаясь, спросил Юрий
Евдокимович. – Вон там зеркало, взгляни.
Нефедов положил ложку и с недоумением отправился
взглянуть на себя. Теперь он уже не был уверен ни в чем,
тем более, что, и впрямь, что-то не ощущал груза своих
семидесяти пяти.
То, что называлось зеркалом, издали казалось пустой
нишей в стене, но когда Василий Семенович приблизился,
то навстречу ему вышел человек в коричневой больничной
пижаме. Нефедов сделал было даже движение
поздороваться с ним: никакой разделяющей плоскости
между отражением не было, да и отражение выходило не
зеркальным, а правильным. Таким Нефедов помнил себя
лишь на фотографиях молодости: на лице ни морщинки, в
темных, а вовсе не в седых волосах, никакой залысины.
Вероятно целую минуту он остолбенело стоял перед
красавцем – собой.
– Сколько же мне теперь… здесь? – спросил он, наконец,
кивнув на отражение, которое еще не совсем связывал с
собой. – Не помню, когда я был таким.
– Тебе тридцать лет. Ты на три года младше меня, –
рассмеявшись, сообщил старший восстановитель.
23
– Вы еще и подмолодили меня… – сказал Нефедов, – но,
ведь, простите, я помню, как меня на пенсию провожали.
Тогда мне подарили прекрасный набор ручек с золотыми
перьями…
24
– Правда, одна из них оказалась непригодной, – заметил
Юрий Евдокимович и, развеивая удивление Нефедова,
добавил. – Василий Семенович, я же главный специалист
по такому предмету изучения, как «Нефедов Василий
Семенович». В том, что вы помните свою жизнь до пенсии
и далее, нет ничего удивительного. Свою первую, как
сказали бы в прежние времена, естественную жизнь, я
прожил до восьмидесяти лет и тоже помню ее. А потом
мне откачали биологический возраст до двадцати пяти. И
так бывало уже несколько раз. Увы, увы, время как текло,
так и течет. И другого способа справиться с ним, как
каждые сорок-пятьдесят лет отгребать вверх по течению,
нет. Есть у нас, правда, человек, живущий пока что
естественной жизнью. Это – Сай Ши, китаец. Сейчас ему
что-то около двухсот лет и все его именуют не иначе как
Великим Старцем. У Сай Ши своя философия. Он
утверждает, что бесконечная жизнь – это нарушение
естественных законов. Ну, ясно, что в такие-то годы он уже
дряхлая развалина. Не знаю, что с ним будет: может быть,
и умрет. Правда, говорят, недавно он, якобы, произнес
такую фразу: «Кажется, жизнь меня побеждает». Мы
понимаем это как постепенный отказ и от своих взглядов,
и от смерти. Но, кстати, дом стариков у нас есть …
– Может быть, дом престарелых? – поправил Василий
Семенович.
– Да, у вас это называлось так, но то, что существует
теперь – это нечто иное, потому и называется это место
более откровенно. Помните, у вас были своеобразные
кабинеты психологической разгрузки? Так вот этот дом у
нас выполняет примерно такую же роль. То есть, на самом-
то деле, там живут, конечно же, молодые люди, играющие
роль стариков. Кому-то из них хочется просто испытать
