посты и причитающиеся его сану ограничения. Каждый гость считал своим долгом принести в лес что-то съестное или нужную в хозяйстве вещь. У разбойников вещи были краденными, но монах не брезговал.
Весь скит состоял из часовенки, которая была деревянной беседкой с крестом в навершие, и жилой полуземлянки. К ней и вышли Васса с Мартином в конце своего пути. Начинался день святого праздника Вознесения Господня, но в другое время скотнице было не вырваться — только по воскресеньям её не заваливали домашними делами.
Митрий если и был недоволен неурочным визитом, виду не подал. И даже велел (хотя и с сожалением) отказаться от церемоний с целованием рук. Герасимову котомку он куда-то забросил, а потом вывалил рухлядь на свежую траву, предоставив возможность тщательно её осмотреть. И под конец — накормил невероятно вкусной похлёбкой. Такой Мартин никогда не пробовал, ведь его детство проходило впроголодь.
После еды Васса и в скиту нашла себе работу. Трудиться в праздник — грех, но монах только что переехал, и его жилище нуждалось в срочной уборке. Сам Митрий к поддержанию чистоты был не приспособлен. Пока мать приводила землянку в порядок, мальчик рассматривал разбросанные повсюду книги — они считались драгоценностью даже по уездным меркам. Толстые обложки с защёлками были покрыты не менее толстым слоем пыли и плесени. Мартин рисовал пальцем на одном из огромных фолиантов, когда к нему подкрался монах.
— Умеешь читать?
— Не…
— А хочешь научиться?
— Не…
— Почему?
— Дед Герасим говорит: «Многой мудрости — многия печаля»9.
— Много знаешь о печалях?
— Не…
— И всегда делаешь то, что тебе говорит дед?
— Не…
— Так будем учиться?
— Будем.
— Тогда не хватай книгу сразу — это же священные писания. Я видел у твоей матери крестик, а у тебя — нет. Ты вообще крещён?
Они пошли к ручью. Чтобы ослабить атаки комариных полчищ, скит располагался не на берегу, а примерно в ста саженях от него. Нужно было немного пробежать вниз по склону — извилистая тропа выводила на небольшие мостки. Исток был ещё полон весенней силы и яростно бился о камни. Сверху на пришельцев пялилась пара сотен беличьих газ.
Монах велел Мартину раздеться до пояса, а потом долго бормотал молитвы, крестился сам и накладывал знамения на мальчика. Парню стало скучно, но тут Митрий резко развернул его спиной, подсёк ноги, схватил за шею и с криком «Аминь!» погрузил голову в воду. От холода свело виски, кровь в жилах ускорила свой бег, и мальчику показалось, что сейчас она хлынет из ушей.
Святой отец ослабил хватку. А Мартин, едва не ставший утопленником, в панике выскочил на мостки, отфыркиваясь и отплёвываясь. С волос стекали ледяные струи, лицо было перекошено. На мостках сидел улыбающийся Митрий и протягивал новообращенному нить с крестиком. Символ веры выглядел необычно. Небольшой, он был сделан из прочного дерева, одна из горизонтальных перекладин — длинная, а две другие очень короткие. Мартин рассматривал его, обтираясь и стуча зубами.
— Надевай, не бойся. Он наш, православный, не латинян, — успокоил мальчика монах и облизал свои губы. — Поверь мне, святоше.
— А что здесь написано? — мальчик указал на верхнее перекрестие.
— «Ставру икон», что по-гречески означает «образ креста», — отвечал отшельник. — Я же говорю — надо учиться читать.
— А если кто спросит, почему крест такой?
— Он не для того, чтобы хвастаться. Никогда не показывай его чужим. А спросят — скажешь: Господь послал…
— А остальное мне не ведомо?
— Не ведомо и не знаемо. Но верь, что он тебе ещё послужит. Где у тебя должна быть вера? В сердце. У сердца крест и храни.
Нить скользнула по мокрому телу, а груди коснулось тёплое дерево. И Мартин вдруг понял, что темп крови в жилах не стихает, сердце бьётся быстрее прежнего. Что мир вокруг словно приобрёл новые оттенки, и в голове прояснилось. Преображение было просто чудесным, и совсем не напоминало бодрость после купания в холодной воде. Мартин стал другим. А не прошло и двух недель, как некогда затюканный мальчик из хлева научился читать.
* * *
Дед Герасим прямо просветлел, когда скотница с сыном вернулись из леса и вручили своему хозяину ответную котомку отца Митрия. И тут же велел в следующее воскресенье готовиться к новой экспедиции в скит. А потом Васса с Мартином начали таскать странные передачки каждую неделю, и это продолжалась почти до Покрова.
Герасим мог бы легко отправить в лес любого из многочисленных сыновей и внуков, но почему-то предпочитал ведьмину службу. Он даже имя своей вскормленницы теперь стал произносить с особым смаком: «Васца». Взглянуть на то, что лежит в котомках, очень хотелось. Но это выглядело бы нечестно по отношению к монаху, который был необыкновенно добр к мальчику с матерью. И вообще: кто умножает знания — умножает скорбь.
В скиту Мартин запоем читал — книги у монаха были в основном по богословию и схоластике, а также по излечению болезней. Но это мальчика не беспокоило. Пока мать обстирывала Митрия в ледяном ручье, пока они вместе ходили по травы — всё же Васса оставалась ведьмой, и кое-что понимала в знахарском деле… На эти долгие часы мальчик выпадал из реальности.
Только однажды его вернул в мир задорный женский смех. Мартин в недоумении отложил книгу и выглянул из-за дерева, у которого сидел. Васса и Митрий возвращались из чащи, и мать заливисто хохотала. Оказывается, она умела смеяться! И монах в полной мере разделял это веселье. Его и без того красное лицо покраснело ещё сильнее. А борода сменила окрас с рыжего на фиолетовый. Однако отшельник и так почти всегда был в хорошем настроении. Но мать!..
Когда пошли грибы и ягоды, взрослые всё-таки вытащили Мартина из-за книг. Однажды они наткнулись на необыкновенно грибное место. Стоял сухой и тёплый сентябрь — бабье лето. Солнце из последних сил било свозь остатки листьев, испаряя лужи на шляпках грибов. Радуга расчёсывала паутины и мхи. Большой короб заполнился грибами мгновенно, но Митрия охватил такой азарт собирательства, что он, не помня себя, скинул рубаху, которую носил по воскресеньям вместо рясы, и принялся набивать её лесными дарами.
Солнце снова прокололо кроны, осветив спину монаха, и Мартин с удивлением обнаружил на ней четыре огромных чёрных клейма: «В.О.Р.Ъ». Мальчик уже открыл рот, чтобы спросить, но это время в подлеске яростно затрещало и захлюпало, птицы рванули в разные стороны, и к грибнице вышел огромный бурый медведь. Вокруг зверя роилось облако мошкары, а сам он источал невероятное зловоние. Мать
