без портфеля, служил тому примером. Благодарственное новогоднее письмо Гитлера «дорогому начальнику штаба» (Рём был одним из немногих, кому еще позволялось обращаться к фюреру на «ты») в контексте интенсивных переговоров, переписки и церемонии внешнего примирения между рейхсвером и СА 28 февраля 1934 г. также вводило в заблуждение, маскируя серьезность положения. Однако внимательные слушатели еще в течение 1933 г. могли сделать вывод о приоритетах Гитлера даже по его публичным речам. Во время многочисленных выступлений он осыпал похвалами «своих» коричневорубашечников, но при этом делал попытки провести границы и прояснить ситуацию, не оставляя сомнений в том, кто с кем должен считаться в случае чего.
Уже большая благодарственная речь Гитлера перед членами СА 8 апреля 1933 г. это продемонстрировала. Около 600 000 штурмовиков, собравшись для ее «коллективного прослушивания», внимали словам фюрера из Берлинского дворца спорта: «Благодаря вашей отваге и вашему упорству вы имеете право сегодня чувствовать себя спасителями народа и отечества. Вы и сегодня должны быть стойкой боевой силой национальной революции. Вы должны вооружиться на будущее теми добродетелями, которыми обладали в течение последних 13–14 лет… Если вы в будущем, как один человек, с верностью и повиновением будете стоять за мной, никакая сила в мире не сломит это движение. Оно продолжит свое победное шествие, если вы и в будущем сохраните ту же дисциплину и то же послушание, то же товарищество и ту же безграничную верность»[20].
Всего через месяц, выступая в Киле по поводу массового шествия штурмовых отрядов Северной Германии, Гитлер заговорил об отношениях рейхсвера и СА: «Если армия — носитель оружия нации, то вы должны быть носителем воли немецкой нации, способствующим ее политическому формированию. Если армия — военная школа для немецкого народа, то вы должны стать политической школой, чтобы когда-нибудь оба фактора — воспитание политической воли и защита отечества — привели к великому результату. В этом заключается ваша задача, а не в том, чтобы составить какую-то конкуренцию другому крупному институту». Практически в каждой из речей Гитлера, обращенных к «его штурмовикам», встречались такие слова и выражения, как «дисциплина», «неразрывное товарищество», «нерушимая верность». При этом все сильнее подчеркивалось требование безусловной преданности: «Я верю, что мы — одно. Как я — ваш, так и вы — мои!.. Значит, ваша воля должна слиться с моей».
На празднике в честь «союза верности» между «Стальным шлемом» и СА в конце сентября 1933 г. Гитлер говорил о заслугах не столько штурмовиков, сколько рейхсвера: «Мы все хорошо знаем, что, если бы армия в день революции не встала на нашу сторону, мы бы сегодня здесь не стояли». А отмечая Рождество «в кругу своих штурмовиков и эсэсовцев», фюрер, как сообщала газета «Фёлькишер беобахтер», нашел «серьезные слова… для своих старых соратников из СА и СС и призвал их ныне, так же как в первые годы борьбы, верно и непоколебимо стоять за ним»[21].
За несколько месяцев тон Гитлера в отношении партийной армии заметно изменился. Чувствовалось, что ему все сильнее досаждает вопрос, который возник сразу же после прихода национал-социалистов к власти: что делать с СА? В конце концов, речь шла о внутренней динамике «движения», которое его фюрер теперь собственноручно и убедительно должен был остановить. В противном случае он рисковал быть раздавленным альянсом враждебных ему сил. Ведь по мере того как в стране нарастало недовольство социально-экономической ситуацией и позиция рейхсвера внушала все меньше уверенности, учитывая неизменное упорство, с каким Рём цеплялся за свою идею создания милиции, сложился с трудом поддающийся оценке конгломерат политических противников. Даже от сторонних наблюдателей в Берлине не укрылось, насколько шатким стало положение Гитлера в июне 1934 г.: «Настроение в политических кругах таково, что все думают, сколько еще пробудет Гитлер у власти, какие у него остаются шансы. Режим перестал быть неприступной крепостью, над ним, кстати, уже не шутят так много — теперь люди всерьез задумываются о перспективах… Страх перед шпиками и шпионами стал меньше. В скором времени ожидают конца режима и его перехода в военную диктатуру, с Гитлером или без него»[22].
Критика справа
Католики-консерваторы, монархисты, идеологи «консервативной революции» и представители правых, с горечью смотревшие на обломки «рамок», в которые они хотели заключить Гитлера, снова поверили, что близится их час. Они воображали, что при дальнейшем обострении внутриполитической ситуации им удастся побудить рейхсвер вмешаться. Центром подобных замыслов стало ведомство вице-канцлера Папена[23].
Герберт фон Бозе, барон Вильгельм фон Кеттелер, Фридрих-Карл фон Савиньи, граф Ганс-Рейнгард фон Кагенек и Фриц-Гюнтер фон Чиршки-унд-Бёгендорф — младоконсерваторы, как они себя называли, все в возрасте от тридцати до сорока — занимались там делами «Имперского бюро жалоб». Заявления, жалобы, просьбы о защите от произвола национал-социалистов, поступавшие в ведомство Папена (в среде остэльбского юнкерства и католической буржуазии еще полностью сохранялась сеть неформальных связей), рисовали яркую картину политической ситуации. Под влиянием мюнхенского адвоката Эдгара-Юлиуса Юнга младоконсерваторы все больше склонялись к убеждению, что роковой процесс необходимо остановить. Группа, сплотившаяся вокруг Юнга, который после публикации своего антидемократического бестселлера «Господство неполноценных» в 1927 г. был возведен в ранг авторитетнейшего пророка «консервативной революции», а в 1932 г. стал спичрайтером Папена, оказалась в «авангарде консервативного сопротивления»[24] национал-социалистам.
Шансы правой оппозиции, правда, с самого начала расценивались невысоко, и не только потому, что гестапо Геринга, как правило, было хорошо информировано о деятельности «реакционеров». Главная слабость противников Гитлера, пожалуй, заключалась в эзотеричности их собственной «революционной» концепции будущего, мешавшей более широким кругам провести зримую, четкую грань между консерваторами и национал-социалистами. Однако, следуя их логике, это была не слабость, а закономерность: Юнг еще летом 1933 г. сформулировал «цель немецкой революции» как «деполитизацию масс, отстранение их от управления государством»[25]. «Народное движение» национал-социализма, казалось ему, делало ненужный и, по всей вероятности, вредный крюк на пути к «антидемократическому принципу власти» в желанном «Новом рейхе». Мало того, что разъяснить суть критики, носившей чрезвычайно элитарный и изощренный характер, было достаточно трудно (не говоря уже о том, чтобы вербовать сторонников), но и на самого Папена в случае серьезной необходимости не приходилось рассчитывать наверняка. Впрочем, в последнем вопросе Юнг, полагавший аристократизм «требованием духа», оставался реалистом. Он не строил иллюзий насчет характера вице-канцлера и, видимо, понимал, что отнюдь не все партнеры Гитлера по коалиции 1933 г. обманулись в своих расчетах, а значит, сплоченную оппозицию из них не сколотишь.
То же самое можно было сказать и о рейхсвере, которому в планах Юнга и его союзников отводилась центральная роль. По их мнению, неминуемое в самом скором времени открытое столкновение военных и штурмовиков должно было перерасти
