выстриженные бакенбарды. Вид строгий и какой-то торжественный. Если однажды мне доведется писать завещание, я пойду именно к такому человеку. У него же будто на лбу написано, что каждый из секретов будет сохранен на веки веков.
— Госпожа Ирмас, — развел руками он. — Поверить не могу.
К тому времени, как подошла моя очередь, за окном стемнело, и секретарь озаботился необходимость зажечь дополнительные свечи.
— Сколько лет минуло?
— Десять.
— Ах, да, десять.
Даже улыбка и голос у нотариуса были сдержанными и крайне загадочными. Боюсь представить, сколько он знает о жителях Леайта.
— В последний раз я видел вас маленькой девочкой.
— А я вас помню таким же, — улыбнулась в ответ. — И была удивлена, получив письмо.
— Простите, если оно вас опечалило.
Сказать по правде, до сих пор не поняла, что чувствую. Смерти тетке, несмотря на взаимную нелюбовь, никогда не желала. Выплакав все положенные слезы на жесткой приютской кровати, я решила жить словно госпожи Женивы никогда и не было. До письма от нотариуса вроде бы выходило.
На лице Равьена промелькнуло любопытство. Но, очевидно, смекнув, что сетовать и смахивать притворную слезу я не собираюсь, он предложил присесть.
— Прежде, чем мы начнем, госпожа Сорель, есть одна формальность. Простите, но в последний раз я видел вас ребенком и с тех пор…
— Давайте ваш камень, — не дала договорить я. — Сегодня утром меня не узнали Марта и старый Терк. Не стоит ничего пояснять.
Нотариус доброжелательно кивнул, обрадованный подходом к делу, и поставил передо мной широкую шкатулку из красного рахмальского дерева. Внутри на бархатной подушечке находился истинный камень размером с мужскую ладонь. Гладкий, отполированный сотнями, если не тысячами прикосновений, он тускло поблескивал в свете свечи. Такие имелись у каждого, кто занимался юридическими и судебными делами. Лучший способ проверить лживые показания или подлинную личность. Правда, находились умельцы, способные обойти магию камня.
— Прошу, приложите руку и произнесите имя.
Я выполнила указание. Истинный камень загорелся нежным синеватым цветом.
— Чудно, — улыбнулся нотариус и убрал шкатулку. — Не знаю, имели ли вы какую-то связь с покойной тетушкой в последние годы, но она не оставила касательно вас никаких особых указаний.
В ответ я кивнула и придержала замечание, что именно старая карга могла написать в особых указаниях, надумай кто-нибудь спросить.
— В последний свой визит она, — Равьен помедлил, подбирая слова. — Отозвалась о вас, как о не слишком достойной девице и не сказала ничего касательно завещания.
— Позвольте уточнить, господин Равьен. Что значит «недостойная девица»?
— Хотите услышать?
— Да, хочу.
Вряд ли за многолетнюю практику находилось что-нибудь способное смутить нотариуса. Но все же он слегка понизил голос.
— Покойная госпожа Ирмас назвала вас «вертихвосткой, не способной работать и вероятно нашедшей место в одном из публичных домов, к чему располагает дурная наследственность».
С губ сорвался жесткий смешок, но я снова сдержалась. Что толку ругаться на мертвых? Все равно не услышат.
Тетка Женива никогда не любила мою мать. Считала дичайшим позором, что после всего случившегося семья приняла ее обратно. При дядюшке еще помалкивала, но наедине не раз говорила, что меня стоило бы выбросить на улицу еще при рождении, как поступают с детьми гулящих женщин. Саму себя тетка считала образцом чистоты и добродетели. Тот факт, что мой отец погиб в море и оставил маму с внебрачным ребенком, доводил ее до бешенства. Женива всерьез считала, что раз у дядюшки такая распутная сестра, позор теперь лежит и на ней.
— Этим вы меня не удивили, господин Равьен.
— Да, ваша тетка была непростым человеком. Но вернемся к делу. Поскольку детей и ближайших родственников у Женивы Ирмас не осталось, вы числитесь единственной наследницей. Вам перейдут дом с таверной «Кот и лютня» на первом этаже и банковские счета, оставшиеся от семейства Ирмас, которыми распоряжалась покойная.
Услышав это, я не сумела спрятать улыбку. Неужто больше не придется копить на обед и ютиться в тесной комнатке под самым чердаком?
— Но есть некоторые препятствия, — добавил нотариус. — Видите ли, госпожа Сорель, поскольку особых распоряжений на ваш счет не оставлено, вы не можете вступить во владение имуществом сейчас. По закону следует дождаться срока, в который могут быть найдены другие наследники.
— Постойте. Вы ведь сказали, что никого нет? И я знаю это не хуже вас.
Равьен пожал плечами.
— Простите, госпожа Сорель, но таков закон. Вы обязаны подождать год. Имущество будет находиться в ваших руках, но ни продать, ни заложить, ни уничтожить его вы не вправе. Как и полагается, я послал вести о кончине госпожи Женивы в город, где жила ее семья, но пока никто не ответил.
— Что ж. Тогда просто закрою дом и вернусь через год.
Нотариус мягко улыбнулся.
— Послушайте, Сорель — можно вас так называть? Я знаком с вашей семьей много лет и понимаю, какие чувства вызывает случившееся. Но не слишком ли опрометчиво вы принимаете решение о продаже? Ваш покойный дядюшка был моим другом. Уж я-то помню, сколько сил и стараний он вложил в предприятие. А что станет с таверной через год? Если не следить, дом превратится в развалюху. Выручить за нее вы сможете гроши. К тому же, у вашей тетки имелись долги, которые могут вырасти за столь долгое время.
Я слушала и радовалась, что сижу. Иначе ноги бы просто подкосились.
— Долги? Быть не может… Что же вы предлагаете?
— Открыть «Кота и лютню» снова, Сорель. Хотя бы на время. Таверна требует хозяйской руки.
— Но я ничего не смыслю в ведении дел.
— Думаете, ваш дядюшка смыслил, когда начинал? — продолжал Равьен. — Он приехал в Леайт настоящим деревенщиной, едва ли имя свое умел написать. А вы — образованная девица, повидавшая мир. Мой вам совет — не рубите сгоряча. И подумайте о старике Ларти. Разве он бы остался доволен таким решением?
По пути в Леайт я дала себе обещание не плакать. Последний раз делала это в двенадцать лет, оказавшись в приюте. Но после слов Равьена к горлу подступил предательский ком. Дядюшка Ларти бы был вне себя от гнева, узнай, что я надумала продать его любимую таверну.
— Спасибо, господин Равьен, — сказала, отворачиваясь от нотариуса. — Я обещаю подумать.
— Вот и славно. Для этого вам наверняка понадобится помощь, Сорель. Госпожа Женива вела учетные книги.
При мысли о книгах прошиб холодный пот. Как же романтично подумать, что предстоит сохранить наследие покойного родственника, продолжить семейное дело. И как страшно понимать, что ничегошеньки не смыслишь в цифрах.
— Постараюсь как-нибудь разобраться, — сама себе, впрочем, не поверила.
— Если хотите, пришлю своего младшего сына, — предложил
