девушка плакала в одиночестве в машине, когда должна была распивать шампанское с остальными богачами.
– Почему вы были расстроены? – спрашиваю я.
– О. Ну…
Я смотрю, как краска заливает ее лицо, окрашивая смуглую кожу в розовый цвет, словно у хамелеона.
– Меня приняли в школу дизайна. Но мой отец… я должна поступить в другой университет.
– Что за школа дизайна?
– Школа кутюрье… – Девушка краснеет еще сильнее. – Знаете, одежда, аксессуары и все такое…
– Вы сами сшили это платье? – спрашиваю я.
Стоит мне это произнести, как я понимаю, что сморозил глупость. Богачи не шьют себе платья.
Впрочем, Симона надо мной не смеется. Она разглаживает руками розовую юбку из тюля и говорит:
– Хотела бы я так шить! Это платье от Эли Сааб, похожее на то, в котором была Фань Бинбин на Каннском фестивале в 2012 году. У нее была еще накидка, но тюль и бисерная вышивка такими цветочными узорами…
Девушка резко замолкает. Возможно, она поняла, что с таким же успехом могла бы сейчас говорить со мной по-китайски. Я ни хрена не смыслю в моде. В моем шкафу лежит лишь с десяток белых футболок и примерно столько же черных.
Но мне бы хотелось, чтобы она продолжала. Мне нравится, как Симона говорит. Ее голос такой мягкий, нежный, благородный… полная противоположность моему. К тому же всегда интересно слушать людей, когда они говорят о том, что любят.
– Вас не интересуют платья, – говорит она, тихонько смеясь про себя.
– Нет, – отвечаю я. – Не слишком. Но мне нравится вас слушать.
– Меня? – снова смеется она. Рассказывая о платье, девушка совсем позабыла свой страх.
– Ага, – говорю я. – Это так странно?
– Ну… – отвечает Симона. – Все, что происходит сейчас, довольно странно.
Теперь, убедившись, что меня никто не преследует, я сворачиваю на север и еду почти без цели. Мне нужно избавиться от машины – должно быть, она уже заявлена в розыск. От девушки тоже надо избавиться по тем же причинам. Я мог бы высадить ее на первом попавшемся перекрестке. Тем не менее я этого не делаю.
– У вас акцент? – спрашиваю я. Мне кажется, я услышал легкий акцент, но не могу определить его происхождение.
– Я не знаю, – отвечает девушка. – Я жила в разных местах.
– Где?
– Ну, я родилась в Париже – там живет семья моей мамы. Затем мы переехали в Гамбург, потом в Аккру… после этого, кажется, были Венеция, Барселона, немного пожили в Монреале – боже, ну там был и холод. Затем в Вашингтоне, где было немногим лучше. А потом я поступила в школу-пансион в Мезон-Лаффит.
– Почему вы все время переезжали?
– Мой отец – посол по особым поручениям. И бизнесмен.
– А мама?
– Она была шоколадной наследницей, – с гордостью улыбается Симона. – Ее девичья фамилия – Ля Ру. Слышали про трюфели «Ля Ру»?
Я качаю головой, чувствуя себя рядом с ней неотесанным невеждой. Девушка хоть и юна, но, кажется, уже объездила весь мир.
– Сколько вам лет? – спрашиваю я.
– Восемнадцать.
– Вот как. Выглядите младше.
– А вам?
– Двадцать один.
Симона смеется.
– Выглядите старше.
– Я знаю.
Наши глаза встречаются в зеркале заднего вида, и мы улыбаемся друг другу. Улыбка для меня – это что-то редкое. Понятия не имею, чему мы оба так радуемся. Между нам чувствуется какая-то особая химия, когда беседа течет сама собой и любая фраза кажется уместной. Хоть мы и два незнакомца в этой неразберихе.
– Вы остановились в «Дрейке»? – спрашиваю я.
– Нет, наша семья снимает на лето дом в Чикаго.
– Где?
– В Линкольн-парке.
– Я живу в Олд-Тауне.
Это два соседних района.
Мне не стоило этого говорить – если девушка будет общаться с копами, если даст мое описание, то найти меня будет нетрудно. В Олд-Тауне не так уж много итальянцев размером с ломовую лошадь. К тому же чикагская полиция прекрасно наслышана о семействе Галло.
– Пожалуй, мне пора, – говорю я.
Мой рот произносит слова. Мое тело с ними не согласно. Я заехал на ближайшую парковку, но не спешу выходить из машины.
Я вижу эти карие глаза, наблюдающие за мной в зеркале. Девушка медленно моргает, словно кошка. Гипнотизирует меня.
– Я оставлю вас у исторического музея, – сообщаю я. – У вас есть телефон?
– Да, – отвечает она.
Это тоже было неосмотрительно. Симона могла позвонить в полицию, пока мы ехали, и я бы даже этого не заметил.
Какого хрена я творю? Я никогда не был таким беспечным.
Я быстро протираю руль и рычаги переключения передач своей рубашкой, следя за тем, чтобы не оставить отпечатков. Я также протираю дверную ручку.
– Я выхожу, – говорю я. – Сделайте мне одолжение и выждите пару минут, прежде чем кому-либо позвонить.
– Подожди! – вскрикивает Симона.
Я оборачиваюсь и впервые вижу ее целиком.
При виде этой девушки во плоти, не в отражении, у меня захватывает дух. Я буквально не могу дышать.
Она тянется через сиденье и целует меня.
Поцелуй длится всего секунду, ее нежные губы прижимаются к моим. Затем девушка откидывается обратно на спинку и кажется такой же изумленной, как и я.
– Прощай, – говорит Симона.
Спотыкаясь, я выхожу из машины и направляюсь в парк.
Симона
Прижав лицо к окну, я наблюдаю, как мужчина убегает в Линкольн-парк. Он движется довольно быстро для кого-то столь массивного.
Я снова откидываюсь на спинку, чувствуя, как салон машины начинает вращаться.
Что вообще сейчас произошло?
Поверить не могу, что поцеловала его.
Это был мой первый поцелуй.
Я училась в пансионе для девочек. И хоть это и не останавливало моих одноклассниц от того, чтобы заводить отношения, – я так и не встретила никого, с кем бы мне захотелось пойти на свидание. У меня не было на это ни времени, ни желания.
Но даже в самых безумных своих мечтах я и помыслить не могла, что свой первый поцелуй я подарю преступнику. Похитителю. Угонщику. И бог знает, кому еще!
Я даже не знаю его имени. Я не спросила, потому что сомневалась, что парень ответит. Мне не хотелось, чтобы он лгал.
Мое сердце бешено бьется о грудную клетку. Платье слишком плотно облегает грудь, и я дышу все быстрее и быстрее.
Эти десять минут в машине кажутся вечностью. И все же мне с трудом верится, что это все действительно произошло. Если бы я рассказала об этом, мне бы никто не поверил.
Но я не могу никому рассказать. Во-первых, мой отец будет в ярости. А еще, как бы глупо это
