едва не открыл рот, потрясенно глядя на него.
— Если ты пацан, — пренебрежительно скривился Зиндан.
— Пацан!
Авторитет покровительственно кивнул и движением руки отпустил его.
В спальном помещении тишина, даже обмороженного не слышно, хотя у него дырка в колене. Может, на больничку отвели, если так, то сейчас начнется, начальство нагрянет, кум будет крутить, мутить. Ильяс вернулся на свою шконку, приподнял матрас, заточка на месте, он взял ее, снова отправился в умывальню.
Зиндан со своей свитой уже исчез, Ильяс тщательно вымыл заточку под краном. Это не нож, кровь под рукоять не затечет, вымыл и пошел. Убивать. Славу Бешметова. Но за что? За то, что его призвали во внутренние войска? С любым это могло случиться, и с Ильясом, и с Аркашей, если бы они не угодили на зону.
А если Слава сознательно сделал свой выбор, сам напросился во внутренние войска? Это, конечно, западло, косяк, но не убивать же его за это? Тем более что Слава так и оставался ему другом. Ильяс, конечно, будет это скрывать, может, никогда в жизни не назовет Бешметова другом. Но и предать никогда не сможет. А Зиндан пусть идет на хрен! Тем более что сроков никто не назвал. Глядишь, через пару дней все забудется.
Глава 4
Карантин еще продолжался, но арестантов уже выдергивали на комиссию — кум, начальник производства, — выспрашивали, вынюхивали, определяли, в какой отряд и где работать. Ильяса выдернули в числе первых, доставили в здание администрации, завели в класс политподготовки, а там только начальник оперативной части. Ильяс представился по полной форме: фамилия, имя, отчество, статья, срок.
— А чего это тебя к нам перевели, Хаджиев? — листая дело, спросил кривоносый, с желтушными глазами мужчина в капитанских погонах.
— По достижении совершеннолетия.
— А может, по достижении порога терпения. Сорок четыре взыскания, Хаджиев. И ни одного поощрения!
— На самом деле я хороший, — вздохнул Ильяс.
Он и в самом деле считал себя хорошим сыном. Сердце сжималось от тоски, когда он вспоминал, как мама восприняла его приговор, навзрыд плакала, но ни разу не посмотрела осуждающим взглядом. Обещала ждать и просила вернуться как можно скорей. И так хотелось освободиться через год, чтобы порадовать маму, чтобы пройтись по двору, весело поздороваться со всеми соседями, всем улыбнуться, никого не обидеть. Но условно-досрочное освобождение требовало примерного поведения в глазах лагерного начальства, а Ильяс не считал себя им чем-то обязанным. И вел себя как считал нужным. И как того требовал кодекс правильного пацана. И здесь он не собирался записываться в актив зоны.
— Вот и веди себя хорошо, — усмехнулся опер.
— Ну, буду стараться.
— Через пару лет выйдешь по УДО.
— Как это через пару лет? — опешил Ильяс.
— А ты не знаешь, кто Шведова заточкой пырнул?
— Не знаю.
— А я знаю… Мы все здесь знаем, Хаджиев… И то, что друга тебе бывшего заказали, тоже знаем!
— Да нет! — Ильяс не смог сдержать своих чувств.
— Сержант Бешметов Вячеслав Рудольфович, знаешь такого?
— Да не заказывал мне никто никого!
В дверь постучали, кум ничего не сказал, но в помещение все равно вошел Слава — без шинели, в «пэша», на левой стороне груди целая гирлянда значков, на правой — комсомольский значок. Передовик, отличник… Рожа!.. Ильяс неприязненно смотрел на него.
— Разрешите?
Капитан кивнул, поднялся, подошел к солдату, хлопнул его по плечу и вышел из класса. А Слава подошел к Ильясу, вынул из ножен на поясе штык-нож, положил на стол.
— Можешь начинать! — сказал он, не сводя с него глаз.
— Иди ты знаешь куда!
— Но я же мент, а ты вор… Или сявка?
Ильяс поднялся, повернулся к Славе лицом и окатил его насмешливо-презрительным взглядом.
— Ты, я вижу, не генерал!
Слава легко выдержал его взгляд — и близко не отвел глаза. Но Ильяс держался так же крепко.
— Это не мешает мне честно исполнять свой долг.
— У тебя свои законы, у меня свои.
— И поэтому ты должен меня убить.
— А я кому-то давал слово? Нет!
— Зиндан тебе сказал.
— Никто ничего не говорил.
— Зиндан с тебя спросит, если ты меня сейчас не убьешь.
Ильяс понимал, что Слава не позволит себя убить, сил и умения ему на это хватит. Но так он действительно не собирался убивать эту ментовскую морду.
— Чему бывать…
— Спросит по своему закону.
— Нет такого закона — друзей убивать.
— А мы с тобой друзья?
— Нет, — негромко, но твердо сказал Ильяс. — Но предавать я тебя не стану. Точка!
— Уверен?
— Иди к черту!
— На самом деле Зиндану все равно, убьешь ты меня или нет, — сказал Слава. — Тебя по-любому замочат. И скажут, что это менты сделали… Зиндан приносит тебя в жертву. Чтобы поднять зону на бунт.
— Я этого не знаю.
— Знай!
— И знать не хочу!
— Ты ударишь меня ножом. Не убьешь, но ранишь. Меня отправят в санчасть, а тебя — в ШИЗО.
— Я в ваши ментовские игры не играю! — мотнул головой Ильяс.
— Тогда просто заткнись! — презрительно скривился Слава.
И вдруг врезал ему кулаком в живот, поймав на вдохе. Пресс не выдержал удара, Ильяс согнулся вдвое, Слава скрутил его, надел наручники.
На пути в штрафной изолятор ему не попался ни один зэк, некому было сказать, передать, что готовится крутая подстава. И закрыли его не в камере с арестантами, а в карцере, правда, разрешили отстегнуть нары от стены. Но Ильяс остался стоять. Не нужно ему поблажек от ментов. И даже крикнул в унитаз, что не убивал он Славу, а Зиндана хотят подставить. Другого способа связаться с ворами не существовало. Окна наглухо замурованы, вертухаи маляву не передадут, и не проси, азбуки Морзе он толком не знал, хотя и пытался ее освоить.
В карцере его продержали пятнадцать суток, за это время менты успели предотвратить бунт. Ильяс даже не знал, на чем поймали Зиндана, но его перевели в другую зону. А Ильяса по истечении срока выпустили из ШИЗО и направили во второй отряд. Там его уже ждали.
Барачный вызвал его к себе в блатной угол, там Ильяса окружили «быки», крепкие бойцы с волчьей хваткой. Одно неосторожное движение — и острые зубы вцепятся в горло.
Фазиль гонял чифирь, пил из фарфоровой кружки, смакуя, закатывая от удовольствия глазки. На Ильяса долгое время не обращал внимания. Наконец посмотрел на него своими рыбьими глазами.
— Почему мента не убил? — спросил смотрящий.
— Да не пытался, — качнул головой Ильяс.
— А слух прошел, тебя в кондей, мента на больничку.
— Подстава это была, менты все знали. Зиндана хотели спровоцировать.
— А ты ментам подмахнул? — Смотрящий поставил кружку на табурет, накрытый газеткой.
— А меня не спрашивали. Заломали да в кондей,
