Глава 5
Дворец показался Анне странным. Блестящий и пёстрый, как сорочье гнездо, точно строил его какой-то очень богатый цыган на свой вкус. Золотые стены с резьбой, щедро и бестолково утыканные разноцветными камнями. На полу – узористые ковры, и на каждом свой рисунок: травы, цветы, кони, павлины, фрукты, подковы, колёса, бубенцы и даже кресты, причём все вперемешку – латинский, греческий, египетский, грузинский и ещё какие-то, их Анна не знала. На окнах – одуряюще-лиловые портьеры с золотой бахромой (Анна назвала их crazy magenta), а за мутноватыми стёклами, густо поросшими зелёным налётом, проплывают рыбы. Идёшь по дворцу – а за окнами будто бесконечный нечищеный аквариум.
«Такой перенасыщенный стиль бохо, а может, эклектика», – говорила потом Анна. Не знаю, что такое «бохо» и «эклектика». По-моему, Анна это сказала, чисто чтобы поумничать.
Ниваш привёл Анну в зал, где в нишах от пола до потолка стояли горшки. Из горшков доносились человеческие голоса. Просто голоса, не стоны и не плач. Жуть. Живой колумбарий при крематории.
– А, это тут вы прячете души утопленников? – поинтересовалась Анна. – В засмолённых горшках?
– Это не души утопленников, – ответил ниваш. – Это души людей из табора Гулы. Вечно скитающегося табора. Проклятого.
– А за что они тут? Я вообще знаю историю про Гулу, там всё закончилось тем, что цыган Стантич не смог достать яйцо, его цапнула змея и он умер жуткой смертью. Табор проклят из-за этого Стантича?
– Немного иначе. И после Стантича цыгане пытались достать золотое яйцо. Чтобы ни о чём не заботиться. Воплощать всякое своё желание. Хотели изменить судьбу и жить как хочется. Никто не должен становиться богом и менять свою судьбу. Цыгане перессорились, потому что все хотели разного, и разбрелись кто куда. И начали друг друга проклинать. Подозревали, что именно соседям досталось золотое яйцо, особенно если дела у них начинали идти в гору. Но был среди потомков Гулы один цыган с чистым сердцем. Его звали Риста. Ему Гула явилась во сне и сказала, чтобы он забрал яйцо, а из скорлупы сделал серьги и монисто. Так он сможет спастись сам и спасти свою семью от участи, которой теперь не избежать табору. Риста проснулся и сделал, как велела Гула. Монисто и серьги носила его жена, затем дочь, внучка, правнучка. Так украшения передавались дальше. От поколения к поколению. Если их пытались украсть или продать – монисто и серьги всегда возвращались владелице.
Только потомкам Ристы удалось избежать наказания, которое постигло весь табор Гулы.
– И потом что? Как наказали табор?
– Потом табор оказался здесь. Это междумирье. Не жизнь и не смерть. Ни один человек не может жить на земле вечно, но смерти табор Гулы не заслужил.
– То есть вы считаете, смерть – это приз? «Поздравляю, ты выиграл и сдох»? Отличная награда! Ещё и заслужить надо.
– В этом нет ничего смешного. Табор Гулы не может отправиться ни к праведникам, ни к грешникам. Он отказался от судьбы. И ни одну судьбу не сможет принять, кроме той, которую сотворил себе сам. Цыгане табора Гулы и сами не знают, чего хотят. Вот и разошлись на четыре стороны, кто куда.
– Стоп. Ад и рай – это из христианства. А здесь оно разве есть? Здесь должны быть другие какие-то идолы… что ли.
– И здесь, и везде есть Творец. И есть рай. И ад везде есть.
– А междумирье тогда что? Чистилище?
– Нет. Это та судьба, которую создали люди табора Гулы. Слишком гордые люди.
– А теперь Творец не готов их принять?
– Он готов. Не хочет неволить.
– Он же главный! Значит, может затащить их – и всё.
– Может. Не станет принуждать. Он ждёт. Они думают, что выбрали свободу, и от Него, и друг от друга, сейчас им не нужно трудиться и всё у них в достатке, но никогда ещё они не были так несвободны и одиноки, как теперь. Они давно устали кочевать по междумирью. Но до сих пор не готовы принять решение Творца, каким бы оно ни оказалось. Не готовы соединиться в табор.
– Может, вам просто нужно открыть горшки с душами? Как вообще снимается заклятье?
– Снимается оно именем Творца. Но никто из табора Гулы уже не помнит, как звучит на их языке слово, означающее Того, кто правит миром.
Анна подумала, что где-то встречала это слово. Но, как назло, вспомнить сейчас тоже не могла.
– Как-то сложно. А что вам нужно от меня? – спросила она.
– Серьги и монисто. Это наше золото, и оно должно остаться у нас. Ты уже не часть табора. Ты сама по себе и не сможешь передать украшения по наследству. Верни их. Взамен ты можешь выбрать себе дар. Дар превращения, дар знания… что угодно.
– У меня нет с собой мониста. И дар этот ваш ещё нужно испробовать. Если честно, я не очень понимаю, чего хочу и как это работает. – Анна вспомнила, как пять раз меняла вишлист на день рождения и в итоге ей надарили кучу ерунды. – Вдруг я тоже застряну в этом вашем междумирье? Так что договоримся: я загадываю желание. Вы его выполняете. Если результат меня устраивает, я принесу монисто. Только объясните, как сюда попадают. И как выбраться назад.
– Тебя принесла вода. Вода знает, чьё золото. Просто надень монисто, зайди в воду – и окажешься здесь.
Анна долго думала. В голову лезло что-то совсем дурацкое: попросить способность становиться невидимкой или легко решать алгебру и геометрию. Запоминать книгу, прикоснувшись к обложке, или способность летать. Бесполезные вещи. Мало того, слишком много возникнет подозрений. Анна – человек непрактичный, она теоретик. Если обычный человек будет думать о том, как ему приобрести что-то полезное, Анна озадачится проблемой бытия и какого-нибудь… экзистенциализма? Тоже её словечко. Для того чтобы не учить алгебру, она придумала оправдание: мы живём в мире, который невозможно познать с помощью уравнений и формул, потому что в нём слишком часто случается невероятное, сверхъестественное, необъяснимое. А когда ей из жалости предлагают поставить тройбан, Анна говорит, что не приемлет компромиссов. Три и четыре – для посредственности, а талант выбирает всё или ничего, два или пять. Правда, если получать только два и пять, за четверть всё равно выйдет три. Анна – Гамлетиха и проверяет мир на прочность.
