такой же призрачный голос, не мужской и не женский. Точно сквозняк, он шел от стены и холодил кожу. Дженевра, в которой страха и любопытства сейчас было поровну, отогнула край гобелена. Дверь. Не дверь даже, узкий арочный проход, а сразу за ним — винтовая лестница, исчезающая в темноте. Дженевра замерла, раздумывая, стоит ли идти туда, в эту темноту. Звук повторился, и теперь она его опознала. Стон, но — боли или наслаждения?
Дженевра не могла сказать, что движет ею, сострадание или все то же любопытство. Но она шагнула на лестницу и начала подниматься, цепляясь пальцами за шероховатую, неровную кирпичную кладку и подбирая подол сорочки, чтобы не наступить на него. Вскоре вверху, за поворотом лестницы, мелькнул свет, становилось все светлее, светлее, пока Дженевре не преградила путь ажурная решетка, запертая на замок. По ту сторону была комната, большая и странная. По краям ее, по углам, возле единственного узкого окна стояли мольберты с досками и холстами. Некоторые картины были завершены, на иных еще лишь едва различимые угольные линии, намек на будущее изображение. А в центре — причудливое, засыпанное яркими пестрыми подушками ложе, и на нем сидит обнаженная женщина. Куртизанка: на груди ее «цвели» розовые лилии. Золотые волосы женщины были забраны на затылке, обнажая напряженную шею и спину. Белые, украшенные массивными браслетами руки комкали шелк покрывала.
Стон повторился, низкий, отдающийся во всем теле вибрацией. Нет, не боли, наслаждения, которое порой страшнее боли. Куртизанка согнулась вдруг, вскинула сведенные судорогой ноги, и Дженевра увидела меж ними еще одну женщину, в чьи волосы цвета красного дерева куртизанка вцепилась пальцами.
Кровь прилила к щекам. Дженевра сообразила наконец, на что смотрит, поняла, что это нечто непристойное, на грани, такое даже в веселой, распущенной Сидонье на каждом углу не увидишь. И это зрелище… интриговало.
- Не двигайся, Бамбина, - приказал насмешливо Ланти.
Теперь уже лицо пылало пожаром, к стыду и смутному возбуждению примешивался гнев. Оставив жену в одиночестве, этот человек пошел… пошел... к шлюхам! Пальцы вцепились в решетку.
- Я не могу больше, синьор, - сказала блондинка жалобно.
- А как же твое хваленое искусство? - рассмеялся Ланти.
Почему Дженевра не закричала, не выдала свое присутствие? Почему она не ушла? Зачем смотрела? Ланти вышел из угла, отложил кисти, приблизился к постели медленно, точно танцуя. Обнаженный. Похожий на Юность Базиле Мондо, что украшает приемный зал Дворца Света. Только, конечно, у статуи нет таких… подробностей. Дженевра покраснела, не в силах при этом отвести взгляд. Она выросла в Сидонье, в окружении мраморов и картин, где нагота была в порядке вещей и никого не смущала. Но то была нагота рукотворная, и уж конечно никому из живописцев и скульпторов не пришло в голову изобразить это… орудие в полной боевой готовности. Жарко стало нестерпимо, а еще — страшно. И любопытно. И обидно, потому что куртизанок ласкал и целовал Ланти вместо своей законной жены, и им нравилось это. И Дженевра все стояла и смотрела, смотрела, смотрела, как сплетаются в различных позах тела на пестром шелке. Стоны долго звучали в ушах, ее собственное тело трепетало, пылало, живот свело мучительным спазмом. Руки до боли стиснули решетку, так что следы остались на пальцах.
Когда раздался низкий, полный облегчения мужской стон, Дженевра опомнилась и побежала вниз, подгоняемая страхом, смущением и гневом.
* * *
Щедро одаренные за доставленное удовольствие, Бамбина и Бобетта ушли. В отличие от Примаверы, их до утра оставлять не хотелось: обе были непроходимо глупы. Альдо накинул халат, налил себе вина и подошел к мольберту. Не будь Бамбина так совершенно прекрасна, ее и звать бы не стоило, но этот овал лица, эти брови вразлет и чувственный изгиб губ, эти золотые — дар природы! - волосы. Подлинная Любовь. В постели не слишком изобретательна, но и скучной не назовешь. Любовь.
- Ночная почта, синьор.
Альдо забрал конверты. Верхнее письмо было от Базиле.
- Смени простыни, Бригелла.
Ночь была душная. От воды поднимались испарения, и даже на крыше не было желанной прохлады. Но в мастерской все пропахло потом, страстью и сладкими духами куртизанок, а эти запахи раздражали больше сырости. Альдо опустился в кресло, зажег светильник и вскрыл первый конверт. Базиле слал приветы, последние сплетни, а также расписывал все выгоды своего теперешнего положения, точно корову продавал. Это вызвало у Альдо усмешку; уж он-то смыслил в торговле на рынке. Тут чем больше вранье, тем лучше. Базиле Мондо на чужбине был несчастлив, но не собирался сознаваться в этом.
Второе письмо, долгожданное, было зачаровано. Уронив несколько капель своей крови, Альдо сломал печать и быстро прочитал послание. Снова никаких результатов. Стрегу не изловить при жизни, и после смерти ее не достать. Альдо скомкал это письмо и сжег его в ладони.
Третье послание оказалось деловым.
Так всегда приходит ночная почта — по три письма. Ответ всегда один.
* * *
Никогда у Дженевры не было проблем с тем, чтобы заснуть на новом месте. Несмотря на юный возраст, ей довелось поскитаться. Жила она в двух комнатах на чердаке, и в особняке, и на вилле на острове Роз, и снова в каморке под крышей, когда отец снова все потерял. Обычно Дженевра засыпала, едва голова касалась подушки, и сновидения ее не мучили. Но не в этот раз.
Было ли тому виной увиденное ночью или же магия, пропитавшая стены дома, но сны были странные. В них занимались любовью мраморные статуи, и вороны кружили в небесах, высматривая добычу. Проснулась Дженевра разбитой, но неприятному слуге Ланти до этого, конечно же, не было дела. Он прошаркал через комнату, распахнул шторы и ставни, а потом кивнул безразлично на ширму, расписанную розами. Они были в комнате повсюду, и назойливый запах цветов, возможно, был одной из причин мучивших Дженевру снов.
- Купальня там, синьора. Ваши платья и прочее в шкафу. Синьор еще сказал, если вам нужна служанка, подыщите ее сами.
Это было оскорбительно. Альдо Ланти словно певчую птичку завел, повинуясь моде и не испытывая при этом особого желания. Пусть себе сидит в клетке.
Между тем, платья в шкафу были прекрасны. Прежде Дженевра о таких и не мечтала. До шестнадцати ей были положены «девичьи» наряды, милые и целомудренные. И она не успела примерить все те платья, что носили девушки на выданье; наряды, созданные, чтобы подчеркнуть их достоинства. Дженевра была непривычна к туго затянутым корсажам и тяжелым юбкам. И нечего говорить о
