кадыком. Голодный ведь. Может, поэтому ворчливый такой? Еды домашней ему не хватает?
Ой, Люба. Что-то тебя понесло. Жданов себе и рестораны, и личного повара может позволить. С другой стороны, не забирать же обратно подарок.
— Контейнер мне возвращать не нужно. Можете его даже выкинуть. Главное, пироги попробуйте. И не переживайте, вы меня не объедите. У меня дома еще есть.
Контейнер я аккуратно кладу между собой и Ждановым, и отворачиваюсь к окну. Засмущался он, что ли? Ладно, пусть молча немного посидит, мужественность восстановит. С другой стороны, разве пироги с мясом ее как-то подрывают?
К магазину с надписью «АвтоВселенная» мы подъезжаем через двадцать минут.
— Да сиди ты, ради бога, — ворчит Жданов, когда я предпринимаю попытку выйти из машины вслед за его водителем. — А то Михаил без тебя проводов не выберет.
— Пусть выбирает, но я бы хотела сама заплатить.
Жданов что-то раздраженно бормочет себе под нос, берет контейнер, по-прежнему лежащий между нами, и кладет его слева от себя.
— Считай, что заплатила. Если мне после твоих кулебяк с кишками придется мучиться, про поставки краски ваш генеральный хряк может забыть.
Мне приходится опустить подбородок, чтобы спрятать улыбку. Генеральный хряк. Лучше и не скажешь.
*******
— Ну, что, заработала бибика? — Жданов возвращает в карман телефон, по которому он разговаривал все время, пока молчаливый Михаил подкуривал клеммы на моей Фиесте.
— Заработала, — скромно резюмирую я. — Спасибо вам большое. И вам, Михаил.
Водитель, не глядя на меня, кивает, молча обходит мою машину и также молча укладывает в багажник провода.
— Не стоило, — пытаюсь возражать я, растерянно глядя на полиграфического магната. — Вы же за них заплатили.
— А тебе когда мужик бриллианты дарит, ты, очевидно, в обморок грохаешься? — фыркает он. — Прямо вымирающий экземпляр у нас тут. Смущающийся инженер с навыками стряпухи. Ладно, поезжай давай. И крестик себе на руке нарисуй, чтобы фары не забыть выключить.
Всю дорогу до дома я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Все-таки удивительный он мужчина.
7
— Такая ты серьезная, Лю-ю-б, — Лева тянется через стол и накрывает мою руку своей. — Покажи мне свою красивую улыбку, а?
Я опускаю глаза и разглядываю его ладонь. Ну хорошая же, и даже не потеет. Пальцы ухоженные, в меру мужественные, длинные, перстней в самоцветах на них нет. Тогда почему мне хочется спрятать руку под стол? Вроде месяц встречаемся, и Лева мне нравится, да и Ника его одобряет. Может быть, дело в этом его «Лю-ю-юб»?
Чтобы не выглядеть унылой букой и не портить свидание, я все же ему улыбаюсь и возвращаю внимание к салату. В понедельник, что ли, после работы на массаж пойти? Вчера так и не удалось.
— У меня билеты на джазовый концерт есть на четверг, — снова подает голос Лева. — Пойдем, а, Лю-ю-б? Только представь: саксофон, ты, я и шампанское.
Вообще, я люблю джаз. Да и шампанское, чего греха таить, тоже люблю, но что-то в этом сочетании заставляет меня подбирать причины, по которым я откажусь.
— Не могу обещать, Лева. На работе завал, генеральный зверствует с новыми требованиями к производству…
— Такая женщина, как ты, не должна работать, — нежно перебивает Лева.
Такая, как я? Не должна работать? Я хочу работать. И моя работа мне очень нравится.
— Ты создана для любви, — незамедлительно следует пояснение.
Достаточно расплывчато. И что это значит: создана для любви? Если это понятие включает в себя сидение дома и оттачивание кулинарных навыков во благо мужскому желудку — тут я очень против.
Да что ж такое со мной происходит? Мужчина старается, комплиментами и приглашениями меня задаривает, а я подвохи в его словах выискиваю.
— В среду созвонимся, Лев, хорошо? Там решим.
Его ладонь снова накрывает мою, как сачок — зазевавшуюся бабочку.
— Л-ю-юб, а ко мне поехали, а? Будем пить двухлетнюю гарначу (сорт испанского вина-прим. автора), закусывать козьим сыром и смотреть шедевры Педро Альмодовара.
Не люблю я Альмодовара. И фон Триера тоже.
— Вы гляньте, кто у нас тут чаевничает, — раздается над нами знакомый голос, от которого я невольно вздрагиваю. — Инженер Люба собственной персоной.
Головы мы с Левой поднимаем одновременно. Сегодня Жданов без пиджака, в голубой рубашке и брюках. Вот у кого нашему генеральному нужно поучиться умению поддерживать форму. Полиграфический магнат либо очень хорошо подбирает одежду, либо у него действительно нет живота, что для его возраста почти удивительно.
— Здравствуйте, Игорь Вячеславович. Неожиданно вас здесь увидеть.
— А мне-то как неожиданно. Только вчера тебя по МКАДу катал, а на следующий день в своей любимой закусочной встречаю. Да еще и не одну.
Ждановский взгляд падает на застывшего Леву, и я тогда я вспоминаю о манерах и решаю их представить:
— Лев, это Игорь Вячеславович Жданов. Мы знакомы по работе. Игорь Вячеславович, это Лев Яковлевич Зильберштейн, мой друг.
— Зильберштейн? — скептически фыркает Жданов. — Я бы с такой фамилией не рискнул с ним по ресторанам ходить. Максимум в Филях белок кормить сухарями.
Я мысленно охаю. Какой же он маститый шовинист. Невероятно.
С беспокойством смотрю на Леву, но он, очевидно, не до конца проникся сутью националистического плевка, потому что все еще пытается улыбаться.
Мне же улыбаться не хочется.
— Если вы не возражаете, мы бы с Левой продолжили разговаривать.
— Вот оно как, — хмыкает грубиян. — Вчера домашними пирогами меня потчевала и в благодарностях рассыпалась, а сегодня нос воротит. Ох, и непостоянные же нынче пошли инженеры.
По щекам разносится теплое жжение. Он всегда говорит первое, что приходит ему в голову.
— Может быть, вы присесть хотите? — подает голос Лева и вопросительно смотрит на меня. — Лю-юб, ну как-то неудобно…
— А чего не присесть, — замечает Жданов и к моему изумлению выдвигает стул. — Тебе у друга Левы гостеприимству поучиться можно, Люба. Хотя он, скорее всего, просто счет поделить хочет.
Я снова смотрю на Леву. Ну чего он улыбается-то? Жданов же откровенно ему хамит.
Жданов поднимает руку, делает какой-то витиеватый знак официанту, и сосредотачивается взглядом на моем соседе.
— Ну что, Лев Зильберштейн, рассказывай, где работаешь и на каких производствах ты нашего многоуважаемого инженера повстречал.
Я впервые чувствую себя настолько растерянной. Во-первых, потому что Жданов ведет себя так по-хозяйски, а во-вторых, потому что Лева ему это позволяет. Рассказывает о своей кафедре, и о том, что познакомились мы с ним не на производстве, а на спектакле в Театре Сатиры. Хоть под столом его пинай, чтобы замолчал.
— Значит, инженеры нынешние к искусству и выпечке тяготеют? — развернувшись, Жданов смотрит на меня. — Что
