– Влада, что сотворила?! – грозился. – Приворожила?!
– Светлые боги тому порукой, ничего не творила, – шептала ведуничка, удивленно изгибая красивые брови. – А теперь и ты ответь, Нежата Скор, ворожил на меня?
– Не знаю, что и сказать, – улыбнулся. – Ноги сами принесли сюда. Хотел об одном думать, да все ты вспоминалась. Может, приворожил. Только Лада Пресветлая ведает, как я подманил тебя, думками или иным чем. Скажешь, не рада?
– Не скажу, что печалюсь, но и радоваться не могу, – ответила, да и задумалась.
Скор молчал, разумея, что права ведунья: ежели приворот, то кому и на кого? И кто шутит так зло, сводя незнакомых? Еще вчера друг о друге не ведали, а ныне уж искры промеж двоих летят.
– Влада, и без приворота глядел бы на тебя. Таких как ты никогда не видал, – слов горячих не сдержал Нежата, и наново удивился. – Слыхал от Радима, что давно ты здесь. Не страшно опричь Черемысла обретаться?
Она не ответила, шагнула к речке, уселась на поваленное деревце. Глянула на Нежату, а тот и понял – к себе манит. Упираться не стал, шагнул и сел рядом, смотрел, как она оправляет подол нарядной запоны.
– Что ж не глядишь на меня, ай нехорош? – и хвастаться не хотел, само выскочило – обратно не вернешь.
А она заговорила о другом, тем и изумила Скора:
– Ты часто руку к косе тянешь, с чего бы? – спрашивала всерьез, смотрела вдумчиво, будто о главном вопрошала.
– Знать бы… – задумался, но с ответом не промедлил: – Верно, думок много. Копошатся, окаянные. Может, я их так утишаю, чтоб смирными были, мне не докучали.
Шутковал, но и разумел, что так и есть. Послед подивился ее приметливости, и тому, как слушала: со своим словом вперед него не лезла, внимала тихо.
– Нежата, ты не печалься, все выйдет по-твоему, – голос ее прошелестел ветерком по подлеску, а в глазах уж заметнее мелькнули искры.
– Волхва? – Скор голос утишил, зная, что опричь завсегда могут быть и уши чужие, и глаза.
– Нет, что ты. Силы не те. Чуть ведаю, чуть хвори гоню. Травки знаю какие нето. А более ничего во мне и нет, – робкая улыбка показалась на румяных ее губах, но и спряталась скоро.
– Напрасно, Влада, себя оговариваешь. Красивая, а промеж того и с разумением. Молчишь, слушаешь. И улыбку на лицо не пускаешь, не чета иным, что зубы скалят, дай только повод, – сказал от сердца, а она снова улыбнулась. – Не инако сглазил я тебя, Влада. Сияешь.
– Как же не улыбаться тебе, Нежата? Слова отрадные кидаешь, тёплые, – склонила голову к плечу: свесилась до земли долгая коса, навеси звякнули серебристо.
– Вот и улыбайся, но уговор, токмо мне и никому более. Согласная? – теперь и сам Скор засветился улыбкой.
– Не знаю, что и сказать. Уговорюсь с тобой на улыбки, а с тебя чего спрашивать? – брови изогнула, мол, отдаривайся.
– А я не стану смотреть ни на кого, кроме тебя, Влада, – говорил, разумея, что так оно и будет.
– Зарок дашь? – глаза распахнула во всю ширь, вмиг став похожей на обычную девушку из веси.
– А и дам, – Нежата провел ладонью по бритой голове, потянулся к косице, но руку одернул.
– Что, опять думки одолевают? – подсела ближе, да и положила руку ему на щеку.
Скор и сам не разумел, что сотворилось с ним, почуял лишь тепло и свет небесный. С того, должно быть, накрыл широкой ладонью ее пальцы и прижал к лицу крепче:
– Приворожила, Влада. Знаю наверно, – принялся целовать душистую ее ладошку.
Она и не противилась, только лишь глаза прикрыла, да улыбнулась счастливо.
– Скажи, ведуничка, что почуяла во мне? – едва провздыхался Нежата от непрошенной своей нежности.
– Силу, мудрость, хитрость… Много всего в тебе… – взглядом согревала. – Думки у тебя тяжкие, но не дурные. Не поняла я, Нежата, про братца твоего, но почуяла, что правда твоя, а не иного кого. Угадала, нет ли?
Он вздрогнул, глядя в жемчужные глаза ведуньи, но молчать не стал:
– Угадала. Ответь, Влада, осилю дело?
– Осилишь. Велесова мощь тебя не оставит.
И замолчали оба, глядя на блёсткую водицу, что текла своим путём, не волновалась ни о думках, ни о делах людских.
– Благо тебе за посул добрый. Чем отдариваться? Хочешь, привезу тебе из Новограда бусы? Иль иное что? – Нежата чуял, что откажется, но говорил привычное: девкам любы такие подарки.
– А ты вернешься? – и глаза такие большие, блестящие, что смотреть нет сил.
– Еще не уехал, чтоб возвращаться… – потянулся к девушке, прижался губами к гладкому челу: и себя удоволил, и ее утешил.
– Уедешь, – молвила уверенно. – Когда не разумею, но вскоре. Нежата, пора мне, Добромила не любит, когда ввечеру по лесу одна хожу, – поднялась и уж идти хотела.
Скор всполошился, ухватил ведунью за руку:
– Останься, Влада, – опять не узнавал себя: просил отчаянно, а так-то глянуть, и умолял. – Говори со мной. Не обижу, Велесом клянусь.
А она улыбнулась светло, будто того и ждала, сжала руку его, и снова села опричь. Его ладони не отпустила, да так и осталась слушать речи сладкие. Нежата едва язык не стёр, соловьем разливался, веселил ведуничку.
Вернулся Скор в дом Радима далеко за полночь, повалился на лавку и уставился в потолок. Все улыбался, все бормотал, словно по сию пору говорил с Владой…Владушкой. Увещевал сам себя, уговаривал не быть дурнем из-за девицы, но любовного пересилить не смог. Так и уснул с улыбкой на лице и думками светлыми.
***
– Владушка, внученька, опомнись, – Добромила обнимала крепко, гладила морщинистой рукой по волосам светлым. – Ведь дар утратишь. Где ж видано, чтоб знахарка да замуж шла? И за кого? Родовитый он, пойми ты. Быть тебе меньшухой в его дому до конца дней. А выгонит, что тогда? Чай, без дара и жить нечем станет. Владушка, голубушка ты моя, не ходи.
Влада слушала добрую бабку, но будто не слыхала. В думках один только Нежата: глаза его серые, плечи широкие и руки ласковые. Но Добромилу все ж, обнимала и утешала, как умела. Утирала слёзы своим рукавом, обещалась с собой ее забрать, когда Нежата, вернувшись из Новограда, в дом свой повезет. После и сама зарыдала: жалела бабку, печалилась.
– Милая ты моя, пташка ты моя глупая. Ведь натешится тобою и бросит. Знает тебя всего ничего, а уж за себя берет без родительской воли. На беду краса тебе дадена, на верную погибель. Деточка, не ходи! – и снова плакала старая, не пускала на реку творить обряд свадебный.
Да разве ж любовь схоронишь, удержишь в дому? Не послушалась Владка, собираться начала. Рубаха тонкого льна – белая и нежная – запона с вышивкой богатой, навеси золотые.
– Бабушка, любит он меня, и я его люблю, да так, что лететь за ним готова, куда скажет. Иль ползти… Не сердись, милая, пусти по добру. И сама иди обряд глядеть. Перед тобой хочу свершить, чтоб видела ты любовь нашу, чтоб сама связала нам руки холстинкой. Все равно ведь тому быть, провидела я свадь. Смилуйся, пойди со мной, бабулечка. Сама увидишь, как даром богов свяжет нас вода, – просила-плакала Влада.
