Стремление обелить пособников режима нередко перерастало в прямую апологию режима: «Решение еврейской проблемы являлось внутренним делом Германии»; «При Гитлере истреблялись только неисправимые элементы»; «Мероприятия нацистов все же были успешными». И даже: «На скамье подсудимых — самые способные люди, которые в 1933–1943 гг. добились невозможного». Но только в одном из обращений к Джексону выдвигалось требование оправдать конкретного подсудимого, именно Гесса. Аргументация: он был «неплохим человеком», «его руки чисты»[38].
В нескольких письмах содержался неожиданный и бесцеремонный вывод: именно тем, кого судит трибунал, следует поручить разработать и осуществить план восстановления Европы. Столь же наглым было требование: «Возвратите нам империю в ее прежнем виде! Отдайте нам отобранные у нас колонии или предоставьте взамен равноценные территории! Позвольте нам вернуть себе место под солнцем!»[39].
Подобные установки стали возможными только в обстановке начавшейся холодной войны. Чем дальше от весны 1946 г., от мартовской речи Уинстона Черчилля в Фултоне, тем чаще в письмах возникали прямые требования прекратить «односторонний» или «инсценированный» процесс над «так называемыми военными преступниками». Настал час шантажа со стороны приверженцев рейха. В обращениях к американскому обвинителю все чаще и чаще возникали прямые угрозы: «Германия еще проснется»; «Мы не дремлем! Мы наблюдаем за всем, что происходит»; «Национал-социализм невозможно ни искоренить, ни уничтожить»[40].
И вот уже легли на бумагу (сентябрь 1946 г., до вынесения приговора осталось две недели!) слова о возможности союза Соединенных Штатов с бывшим противником: «Закройте свои уши от пения сирен, взывающих к мести!»; «У Америки еще есть время для того, чтобы привлечь немцев на свою сторону. Те, кого американцы и англичане обвиняют в Нюрнберге, смогут еще пригодиться: ведь войны между Востоком и Западом рано или поздно все равно не удастся избежать»[41].
Наверное, самой массированной и самой циничной была атака на принципы Нюрнберга, предпринятая для реабилитации военной верхушки рейха. У истоков этой кампании находился меморандум группы немецких генералов, направленный Международному военному трибуналу 19 ноября 1945 г., т. е. за день до начала процесса. Документ был обнаружен в государственном архиве Нюрнберга Манфредом Мессершмидтом. Авторы меморандума — нацистские военачальники, активно участвовавшие в планировании и осуществлении захватнической войны против Советского Союза: бывший главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал фон Браухич, бывший командующий 11-й армией, затем группой армий «Дон» генерал-фельдмаршал фон Манштейн, бывший начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер, бывший заместитель начальника штаба оперативного отдела верховного командования вермахта генерал Варлимонт.
В указанном документе, отмечает Мессершмидт, была заложена схема «безоговорочной фальсификации» истории войны. Стремясь снять с себя ответственность за план «Барбаросса», высшие военачальники вермахта утверждали, что они якобы были «обескуражены» приказом Гитлера начать войну против СССР и будто бы «ни в коем случае не одобряли» этого решения.
Сравнивая утверждения генералов с составленными и подписанными ими в начале 1941 г. оперативными документами по плану «Барбаросса», Мессершмидт доказал абсолютную несостоятельность положений меморандума. Автор аргументировано отвергает версию о том, что генералы верили в нападение России на рейх, чтобы «упредить германское наступление»[42]. Телфорд Тейлор, один из американских обвинителей на Нюрнбергском процессе, тогда же пришел к обоснованному выводу: в документе, подписанном нацистскими генералами, содержатся «зародыши будущих мифов и легенд», которые будут направлены на реабилитацию вермахта[43].
И все же, подчеркивает Норберт Фрай, Нюрнбергский процесс «дал, по меньшей мере, сигнал, глобальный сигнал к тому, что мировое сообщество в будущем больше не станет обращаться с бесправием такого масштаба в традициях Вестфальского мира, а именно “прощено и забыто”, что начинаются поиски нового начала»[44].
* * *
Имя Карла Ясперса (1883–1969), одного из духовных лидеров Германии, крупнейшего философа XX в., широко известно на его родине и далеко за ее пределами. В 1901 г. Ясперс поступил на юридический факультет Гейдельбергского университета, но после трех семестров перешел на медицинский факультет, который и закончил, став в 1909 г. доктором медицины и сотрудником психиатрической клиники, а в 1913 г. — доктором психологии. Но в 1922 г. он, решительно сменив вектор научной деятельности, занимает место ординарного профессора философии своей aima mater.
В трудах, получивших широкое распространение в период Веймарской республики, Ясперс настаивал на том, что философия не может быть чисто научным знанием, что она не может отвлечься от реального человека, от его «фактической действительности во времени», от болевых точек эпохи. Человек и история стали для него изначальным измерением человеческого бытия. Ясперс многократно писал о решающем влиянии на его творчество идей Макса Вебера, своими учителями он называл также Бенедикта Спинозу, Сёрена Кьеркегора, Фридриха Ницше, Федора Достоевского. Учениками Ясперса были известные впоследствии представители немецкой и международной интеллектуальной элиты — Ханна Арендт, Голо Манн, Дольф Штернбергер.
Ясперс многим был обязан Максу Веберу, и не только научной ориентацией, методологическими подходами к анализу научных проблем, но и неизбывным интересом к политике. Он следовал за Вебером при анализе взаимодействия этики и политики, выступая, как и Вебер в 1918 г., против политики, которая «спутывается с дьявольскими силами»[45].
Идеи ученого никак не соответствовали постулатам национал-социализма, он решительно разошелся со своим другом Мартином Хайдеггером, поддержавшим (хотя бы и временно) режим и ставшим ректором Фрайбургского университета. В годы гитлеризма Ясперс пережил и насильственное отлучение от преподавания, и чувство смертельной тревоги за судьбу жены и за свою судьбу: он был женат на еврейке и каждый день ждал ее депортации. Фашисты заставляли ученого развестись с женой, но натолкнулись на твердый отказ. Запись в дневнике Ясперса от 2 мая 1942 г. гласит: «И если я не смогу с оружием в руках спасти жизнь Гертруды, я должен буду умереть»[46]. Имелись достоверные сведения, что отправка на смерть еще остававшихся в Гейдельберге евреев назначена на 14 апреля 1945 г., но 30 марта в город вошли американские войска.
Фамилия Ясперса значилась в «белом списке» противников нацизма, ему вернули права ординарного профессора и ввели в состав руководящих органов вновь открытого университета. Ясперс вместе с Альфредом Вебером стал издателем журнала «Die Wandlung» («Преображение»).
Все, что было выстрадано, но оставалось невысказанным, о чем он думал долгими ночами, ожидая смерти, — все это нашло яркое и предельно убедительное выражение в его лекционном курсе «Проблема вины», прочитанном зимой 1945/46 учебного года в нетопленой auditorium maximum Гейдельбергского университета и тогда же изданном отдельной книгой[47]. Дольф Штернбергер вспоминал: «Это был другой Ясперс, покончивший с вынужденной скрытностью, с вакуумом, в котором он пребывал».
