отчасти нравится наблюдать, как она расстраивается.
Наконец она это понимает и говорит:
— Одри. Привет.
Ага. Одри. Привет. Это то, что я получаю в первую очередь после того, как не слышала ее голоса около года. Я подавляю раздражение и вежливо говорю:
— Тебе нравится Европа?
— Очень, — говорит она тоном, который возвращается ко мне. Это тот же почти профессиональный тон голоса, который я слышала от нее всю свою жизнь. — Я рада видеть, что ты дома и у тебя есть степень.
Я думаю о том, что мне вдруг хочется сказать. Что ж, я рада, что твой муж доставляет мне больше оргазмов в день, чем ты, вероятно, за год.
Глава пятая
Дрейк.
Мне хочется кричать на жену. Я не могу поверить, что она расспрашивает Одри о ее учебе и планах на будущее, вместо того, чтобы поговорить с ней о чем-то… Боже, как, черт возьми, мне это назвать? Я имею в виду, в ее чертовом голосе нет любви!
У меня возникает чертовски сумасшедшая идея.
Я обхожу вокруг стола, чтобы убедиться, что смогу это сделать. Затем я медленно передвигаюсь и смотрю на экран. Я улыбаюсь так, как будто просто приветствую жену, и она улыбается мне в ответ. Я не понимаю эту женщину. Она смотрит на меня с чем-то вроде нежности в глазах, но абсолютно непреклонна в строгом ограничении любых проявлений физической привязанности.
Я обнаружил, что это даже не религиозный вопрос!
Она вообще не отказывается от секса по религиозным причинам. Она сдерживает это по интеллектуальным причинам. Это самая безумная вещь на свете, и я не думаю, что в философии ее семьи вообще есть какой-то чертов интеллектуализм.
В любом случае, мне не интересно с ней общаться. Я просто изучаю маленькую рамку в углу экрана, чтобы убедиться, что она ничего не видит.
— Я думал, что у меня тоже будет шанс увидеть твое лицо, — говорю я.
— Я рада, что ты это сделал, — отвечает она.
Я уверен, что к тому времени у нее не будет никаких шансов, что она узнает, что я делаю. Итак, я говорю:
— Ну, я позволю тебе вернуться к твоей замечательной дочери, — я улыбаюсь и подхожу к другой стороне стола. На лице Одри благодарное выражение. Через мгновение она либо будет еще более благодарна, либо чертовски разозлится на меня. Я не совсем уверен, что будет что.
Но я думаю, что меня не только возбуждает Одри, но я еще и злюсь на ее мать. Я не понимаю, как женщина может быть такой бесчувственной. О, я думаю, я могу понять женщину, которая бесчувственна к своему мужу. Я имею в виду, это в значительной степени стереотип, не так ли? В этом нет ничего удивительного. А ее дочь?
Послушайте, если бы Одри в детстве была ужасной горсткой и ее отослали из-за какой-то преступницы, я бы получил ту сдержанность, которую показывает ей жена. Я понимаю нежелание верить, что твоя дочь действительно меняется к лучшему. Черт, я думаю, это будет очень больно, и давать себе надежду было бы ужасно.
Я подхожу к холодильнику и достаю бутылку газированной воды для Одри. Это стеклянная бутылка, я открываю для нее крышку и иду назад, ставя ее на стол. Она благодарно улыбается и делает глоток.
И тогда я набрасываюсь. Я имею в виду, я набрасываюсь в метафорическом смысле. Я перехожу к осторожному описанию этого явления как нападения с любой реалистичной точки зрения. Я подхожу к другой стороне стола и осторожно отодвигаю стулья, бесшумно поднимая их. Я могу сказать, что Одри любопытно, что я делаю. Мне это нравится, поэтому я замедляюсь еще немного.
Я знаю, что она хочет спросить меня, но она также хочет как можно скорее закончить разговор с матерью. Итак, она ничего не говорит, и вскоре все стулья, кроме того, на котором сидит Одри, выстраиваются в ряд у стены.
Не думаю, что Одри знает, что я делаю, когда спускаюсь.
Я не думаю, что она даже увидит меня, когда я залезу под стол.
На самом деле, пока ее штаны и трусики не окажутся на ее лодыжках, а мой рот не окажется на ней, я не думаю, что она даже может представить себе то, что я делаю, как возможность.
Глава шестая
Одри.
— Папа, — шепчу я, а затем прочищаю горло. — Папа очень хорошо обо мне заботится, мама.
Думаю, у меня неплохо получается произносить слова, не показывая, что язык ее мужа занят тем, что сводит меня с ума, находясь вне поля зрения веб-камеры моего ноутбука.
Знаете, вас это покажется странным, я уверена, но меня действительно нервирует не тот факт, что язык моего отчима исследует мою киску, пока я разговариваю с его женой. Дело даже не в том, что я могу стонать или что-то в этом роде.
По причинам, которые я не понимаю и, конечно, не могу объяснить, что меня действительно нервирует, так это то, что мои штаны спущены до щиколоток, что я обнажена до пояса. Я имею в виду, она меня не видит. Я не боюсь, что она меня увидит. Тот факт, что я здесь голая, кажется наименьшей из проблем, с которыми я сталкиваюсь!
Я не могу поверить, что папа делает это, но я не расстроена этим. Наверное, это должно показаться немного злобно с моей стороны сказать вам, что мне нравится, как это происходит прямо у нее под носом. Думаю, я чертовски менее спокойна с тем, кем является моя мать, чем я думаю.
Я определенно спокойна, ощущая папин язык между своими ногами.
На самом деле это не совсем так. Мне это нравится, но спокойствие предполагает спокойствие, а в этой ситуации вообще нет ничего спокойного. Напротив, я чувствую, что мне нужна вся сила воли, чтобы удержаться от того, чтобы не поднимать руки к груди и не тереть и не сжимать ее, как
