Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118
Мы видели самые разные социальные взаимодействия, и это было замечательно. Однако в плане агрессии не происходило почти ничего интересного. Даже когда несколько десятков человек делили мясо убитого слона, все ограничивалось тем, что время от времени кто-то повышал голос. Однажды я встретил трех мужчин в набедренных повязках и в боевом облачении, направлявшихся в деревню, где жил старейшина. Они услышали, что их сестры-подростки оказались на празднике у родственников старейшины, и теперь спешили помешать разврату. Им удалось вызволить сестер без применения силы. Однажды нам рассказали про мужчину эфе, ударившего жену горящим бревном. Наверняка были еще какие-то случаи, скрытые за глиняными стенами хижин и пересудами. Но мы ни разу не видели телесных повреждений, которые не были бы вызваны несчастным случаем или болезнью.
Жизнь наших итурских товарищей была невероятно тяжелой. Питались они тем, что удавалось вырастить, убить или найти в неплодородном лесу. Их постоянно преследовали голод, нищета, физический дискомфорт и неизлечимые болезни, притом что доступа к современной медицине у них практически не было. Культурные обычаи, казалось, делали их жизнь только тяжелее. Девочкам грубо скалывали края зубов – это считалось красивым. О бабушках и дедушках говорили, что они были каннибалами. На наших консервных банках с тушенкой были картинки с улыбающимися людьми, и лезе дразнили нас, говоря, что европейцы, которые едят тушенку, тоже каннибалы. На похоронах разгорались споры о ценности умершего: достаточно ли детей родила женщина, чтобы окупить свадебный выкуп из семи куриц? Даже самые простые неудачи они объясняли колдовством – вечным источником иррационального страха. Во многих отношениях Итури казалось местом, где можно ожидать чего угодно1.
Однако если отвлечься от всех жизненных трудностей и безумных суеверий, по своей базовой психологии лезе и эфе были, в сущности, совершенно обыкновенными людьми. Нелепые предрассудки, бедность и странные медицинские практики принимали разные формы в деревнях Англии и Конго, но они существовали и там, и там. По большому счету люди Итури были удивительно похожи на сельских жителей моей родной Англии: они любили своих детей, ссорились из-за возлюбленных, сплетничали, искали союзников, боролись за власть, обменивались новостями, не доверяли чужакам, устраивали праздники, уважали ритуалы, жаловались на жизнь – и очень, очень редко вступали в драки.
Конечно, уровень насилия может меняться в зависимости от социального контекста. В Конго тогда было центральное правительство, и хотя люди Итури от него почти не зависели, они все же не были полностью изолированы. Может быть, миролюбивость лезе и эфе стала следствием облагораживающего влияния цивилизации, исходившего из далекой столицы Киншасы? Ведь была, например, полиция. Полицейскими в основном были мужчины, приходившиеся родственниками местным старостам. Они использовали свое положение не столько чтобы охранять закон, сколько чтобы эксплуатировать деревенских жителей.
В тех редких случаях, когда они совершали обход местности, происходило это так. В деревню являлись несколько полицейских, прошагавших до этого несколько часов пешком. Еды у них с собой никогда не было. Придравшись к какой-нибудь мелочи, они забирали у несчастного хозяина курицу в счет штрафа, той же ночью ее съедали и потом оставались жить до тех пор, пока у хозяина не кончалась еда. Такая повседневная коррупция, конечно, вызывала негодование у жителей, так что уважением полиция не пользовалась. И тем не менее можно предположить, что редкое присутствие полиции, связанной с государственным аппаратом, как-то сдерживало спонтанные проявления агрессии. Иными словами, что влияние современного общества снизило уровень агрессии у людей Итури.
Чтобы понять, сохраняется ли такая же кротость нравов в группах, по-настоящему независимых от каких бы то ни было правительственных органов, нужно найти сообщество, в котором нет ни полиции, ни армии, ни каких-то иных наделенных властью институтов принуждения.
Новая Гвинея – одно из немногих мест на земле, где сохранились небольшие сообщества, живущие в состоянии настоящей политической анархии и свободные от какого бы то ни было вмешательства со стороны государства. Такие культуры особенно интересны потому, что позволяют увидеть, как ведут себя люди, находящиеся под постоянной угрозой нападения соседних групп.
Антрополог Карл Хайдер посетил одно из таких сообществ. В марте 1961 года он на маленьком самолетике вылетел с северного побережья Новой Гвинеи, поднялся в воздух над внутренней частью острова, долетел до высокого горного хребта, нашел свободный от облаков перевал и увидел зеленую, широко раскинувшуюся Великую долину реки Балием. Этот затерянный мир еще в 1944 году открыли американские солдаты, совершившие здесь вынужденную посадку. Обнаружив в долине пятьдесят тысяч земледельцев дани, живущих как будто в каменном веке, они наивно назвали местность Шангри-Ла – в честь вымышленной долины, которую Джеймс Хилтон описал в своем романе-утопии 1933 года “Потерянный горизонт”. Однако кажущаяся безмятежность плодородной страны дани была обманчива. Это был вовсе не рай. Это был театр военных действий2.
Частота убийств в племени дани оказалась одной из самых высоких в мире. Время от времени Хайдер видел, как небольшие группки мужчин собирались, чтобы устроить налет, напав из засады на ничего не подозревающую жертву. Иногда происходили сражения, и часто небольшие стычки на нейтральной территории между деревнями перерастали в настоящий хаос, унося до 125 жизней за раз. Чтобы почтить павших воинов, у девочек, которым зачастую было не больше трех лет, отрезали палец, ведя таким образом зловещий подсчет погибших. Женщин, у которых были бы целы все пальцы, среди дани почти не было. Как показали данные, которые собрал Хайдер, если бы весь остальной мир жил подобно дани, то уровень смертности в результате военных действий, составивший в XX веке жуткие 100 миллионов, возрос бы до совсем уж невообразимых двух миллиардов3.
Тем не менее в качестве подзаголовка своей книги о дани Хайдер выбрал словосочетание “Мирные воины”, подчеркивающее важнейший парадокс человечества. Эпизоды кровопролития чередовались у дани с периодами спокойной повседневной жизни, и в эти периоды “Шангри-Ла” и правда было подходящим названием для Великой долины. Дани вели типичный для земледельцев размеренный образ жизни, выращивая свиней и корнеплоды. По словам Хайдера, они обладали сдержанным характером, мягкими манерами и редко злились. Это были миролюбивые, отзывчивые люди, и их жизнь была основана на взаимной зависимости и поддержке. В хижинах дани всегда текла неспешная беседа, прерываемая песнями и смехом. Их повседневное общение отличали сдержанность и уважение друг к другу. В периоды между войнами дани были во многих отношениях самыми обыкновенными деревенскими жителями, ведущими спокойную и полностью лишенную агрессии жизнь4.
Образ жизни дани, при котором мир внутри отдельных групп сочетался с уничтожением чужаков, оказался типичным для отдаленных горных районов Новой Гвинеи. Другая группа Новой Гвинеи, бактаманы, обитала в верховьях реки Флай. Все члены сообщества бактаманов жестко, часто с применением насилия, пресекали нарушение их границ. Территориальные конфликты были настолько ожесточенными, что на их долю приходилась треть всех смертей в сообществе. Однако в самих деревнях насилие строго контролировалось, и “убийство считалось немыслимым”5. Такая же картина наблюдалась и в бассейне реки Тагари, на востоке центральной части Папуа – Новой Гвинеи, где племя хули держало в страхе своих соседей, но не применяло насилия в своих деревнях6. Позже, с появлением миссионеров и государственной власти, жизнь всех этих новогвинейских племен стала стремительно меняться. Однако, прежде чем в их жизнь вмешалось правительство, эти племена успели пролить свет на нечто очень важное: даже люди, живущие в состоянии непрекращающейся войны, проводят четкую границу между “миром дома” и “войной вне дома”.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 118
