соломы. И деревья под окнами закачались из стороны в сторону, как пьяный Микале…
В лесу плачут ели. Миклай оставил лошадь под большой шатровой елью и принялся таскать валежины, обрубая сучья, вершинки. На ветер он не обращал внимания. Деревья скрипели и качались, сшибаясь верхушками где-то в вышине, иногда что-то с шумом стреляло и вслед за тем с треском и глухим ударом падало на землю.
Миклай уже натаскал достаточно дров, как ветер неожиданно стих, стали рассеиваться облака, и выглянуло солнце. Защебетала смелая птаха, а вслед за ней залились звонкими голосами и остальные. Будто и не было ни ветра, ни дождя. Тишина.
Нагрузив телегу, Миклай перетянул воз веревкой и только собрался ехать, как под ноги ему выкатилась чья-то пегая собака. Вскоре пожаловал и хозяин — лесник Епим Йыван.
Жители Лапкесолы и окрестных деревень хорошо знали паскудный характер лесника: он не раз задерживал своих же знакомых мужиков с лесом, отбирал его, заставлял платить штраф, и тот же самый лес тайно продавал потом заволжским чувашам и русским.
Он резво подошел к Миклаю и с налету, даже не поздоровавшись, грубо закричал:
— Ты что это средь бела дня воруешь? А ну, сваливай с телеги сейчас же!
Но Миклая на голос не возьмешь, не на того нарвался.
— Попробуй, коль хочешь, чтоб твоя собака твоим же черепом играла, — он и сам не понял, как сорвались такие слова, но сказанного не воротишь.
Лесник тоже не ожидал подобного ответа. К тому же был наслышан от деревенских о Микале и сразу вспомнил, с кем имеет дело. Он как-то обмяк и уже примиряюще сказал:
— Да, оно конечно, дровишки нужны… Ты человек свой… На войне пострадал… — и отвел глаза.
Лесник больше не сказал ни слова, он забросил ружье на плечо, свистнул собаку и, не глядя на «вора», пошел дальше. А Миклай тронул лошадь и выехал на дорогу. Неожиданно он увидел впереди какого-то человека и тут же потерял его из виду: человек почему-то не хотел, чтоб его узнали, и скрылся в лесу…
3
В Лапкесоле, а затем и в окрестных деревнях, разнеслась страшная весть: в лесу ударом обуха топора по голове убит лесник Епим Йыван.
Раньше всех эту новость принес жене лесника Япык. Он рассказывал, будто, возвращаясь с пасеки, неожиданно увидел на меже убитого. Рассказывал, как он испугался и как сразу же побежал в деревню звать людей.
О случившемся деревенские толковали по-разному:
— Хватит, полютовал! Нашла коса на камень…
— Конец теперь лесному воровству.
— Он, верно, и моего жеребенка куда-нибудь сплавил.
В народе и раньше поговаривали, будто лесник тайно продавал пасшийся в лесу скот. Никто не знал, верно ли это, но многие видели, как к нему приезжали иногда незнакомые люди.
Но как бы то ни было, все сходились в одном: человек все-таки убит; хороший он, плохой ли — у каждого своя цена. К тому же раньше таких страшных дел в округе не водилось.
Исподтишка, незаметно распространился вдруг неизвестно кем пущенный слух, будто лесника убил Коммунист Миклай. Слух этот полз от дома к дому, и ему верили и не верили. Дошел он, наконец, и до самого Миклая. И тот растерялся: все как-то так сходилось, что и возразить, вроде, было нечем. Соседи знали, что в это время только он один ездил в лес за дровами. Знали они, что и на похороны Миклай не пошел, а задумал чинить в тот день вместе с женой крышу. Тоже подозрительно…
Из волости приехал милиционер, с ним еще какие-то люди. Они зашли к сельисполнителю Сопрому Васлию, дяде Миклая, и в тот же день уехали, так и не забрав никого. А на следующий день дядя Васлий пожаловал к Миклаю и, отводя глаза, сказал:
— Завтра думаю собрать людей на сход. Приходи, нужен ты…
— Приду, что ж не прийти, — согласился тот. Он понял, зачем зовут и что думают о нем.
Всю ночь не спал Миклай, размышляя, что скажет он людям, как оправдается.
— Эх, Миклай, — говорила ему Настий. — Что-то завтра придется нам увидеть…
— Ничего. Хуже, чем на войне, все равно не будет, — успокаивал он ее, хотя и сам не мог успокоиться.
Народ к сторожке собрался еще засветло. Внутрь заходить никто не стал, все расселись здесь же, на бревнах. Некоторые устроились на траве. Вытащили кисеты. Только редко у кого был настоящий табак, курили листья хмеля, и вокруг расползался тяжелый удушливый дым.
Подходя к людям, Миклай услышал, как разглагольствовал Онтон Микале:
— И что за жизнь пошла?! Никакого порядку нет. Человека убьют — и отвечать некому. Нет, без царя не удержать народ в строгости.
Он еще что-то хотел сказать, но Сопром Васлий перебил:
— Соседи, — мягко сказал он. — Жизнь еще не установилась, бывают ошибки. По-моему, в своих делах мы сами должны разобраться…
— Знамо дело, так! — зло выкрикнул Микале.
Все снова посмотрели на него.
— Вот недавно Епим Йыван умер… — продолжал дядя Васлий.
— Не умер он — убили! — вновь закричал Микале, и борода его сердито затряслась.
— Подожди, Микале Онтоныч, — сказал кто-то.
— Нечего ждать, пусть Коммунист ответит!
— Что, уж не самосуда ли добиваешься? — выйдя вперед, сказал Кргори Миклай. Он оглядел всех и тихо начал: — Соседи! Я слышал, что меня обвиняют в убийстве лесника Епима Йывана. Да, в тот день я ездил в лес… — и он по порядку рассказал, что делал в лесу, что видел и даже что сказал леснику, а в конце добавил: — Прямо скажу, в борьбе с врагами я не жалел крови, не жалел и себя. А сейчас, когда Советская власть победила, большевикам нет нужды проливать кровь, у них иная забота — как по справедливости устроить жизнь людей.
Хотя и слушали многие Миклая с недоверием, но против никто не высказался. Увидев, как обернулось дело, и Онтон Микале будто воды в рот набрал.
— А сам ты кого обвиняешь? — спросил кто-то.
— Темноту нашу… Мы еще только начали бороться против скверных старых привычек, а уже против поднимается черная сила из всех углов. Но шила в мешке не утаишь — это подлое дело все равно выйдет наружу…
И люди на этот раз разошлись мирно. Поговорив с односельчанами по душам, Миклай ощутил облегчение, будто жернов с плеч сбросил. И Настий обрадовалась, что все обошлось благополучно. Весь вечер этого дня они говорили о жизни, о будущем, о своих мечтах. Так еще они не разговаривали никогда, пожалуй. Ведь и трех месяцев не
