буржуйки было тепло. Петр протянул к ней озябшие пальцы, ставшие колом на ледяном ветру, наслаждаясь мягким золотистым свечением пламени за чугунной задвижкой, вспоминая жадные целующие губы Акулины, ее прощальный взгляд черных глаз, в которые он когда-то влюбился окончательно и бесповоротно.
Да…Тогда тоже был март, когда он впервые увидел стройную статную девушку, идущую по проулку, где стояла их мельница.
– Чего застыл?– грубовато окликнул его отец, подталкивая в плечо. Выглянул в узкое чердачное окно и неодобрительно хмыкнул, покачав седой головой.– Герасимовых девка! Бесприданница…
Для богатых и зажиточных крестьян Подерягиных она была явно не парой для их сына. От того и бил нещадно Петьку отец, когда он ночами бегал к ней на улицу, а потом ходил сонный до одури по мельнице, сталкиваясь с деревянными притолками, словно слепой, а то задремывал где-то в углу, просыпаясь от доброго отцовского пинка.
– Куришь?– над головой раздался чей-то звонкий голос. Петр медленно повернулся, возвращаясь из терпкого плена своих воспоминаний. Рядом с ним усаживался молодой парень, лет тридцати, достающий кисет из нагрудного кармана вылинявшей гимнастерки.
– Курю!– кивнул Петр, освобождая ему место перед буржуйкой. Пальцы отогрелись, разливая по телу приятное тепло.
– Угощайся!– парень протянул ему полный кисет, пахнущего кислым табака. Закурили, пуская сизый дым вверх, где уже под потолком плавало серое облако от десятка курящих.– Меня Гришка зовут!– протянул он мозолистую крепкую руку, которую Петр с удовольствием пожал. – Табак домашний! Ты не бойся…– похвастался он, делая первую затяжку.– Батя сам собирал по лету! Так и сказал, служи сынок, да вспоминай за что служишь…А сам я с Оскола. Знаешь такой город?
Петр кивнул, в пол уха прислушиваясь к болтовне Гришки, думая о своем, пытаясь прогнать из головы образ жены, оставшейся на промозглом перроне.
– Говорят, в Вологду гонят! Там целая дивизия формироваться будет,– болтал Григорий, не умолкая.– Пополнение на фронт! Мы теперь сам резерв Ставки будем! Самого Сталина! Слышишь меня или нет? Петь? Слышишь! Петр! Подерягин, ёшкин кот!
Кто-то тряс его за плечо, но вырваться из теплого плена буржуйки было очень трудно. Петр открыл глаза, с трудом вспоминая где он, разрывая вязкую сонную одурь.
Узкий, плохо протопленный барак с длинными щелями в неплотно пригнанных стенах, сквозь которые слабо пробивались первые солнечные лучи. Ряды грубо сбитых нар по краям и земляной пол, от которого постоянно тянуло сыростью. На нарах, прижавшись плотнее друг другу, чтобы подольше сохранить тепло, спят такие же, как он, солдаты 100-ой стрелковой дивизии. Буржуйка, за которой он был поставлен следить – давно потухла. Лишь в самом ее углу, красноватым свечением тлели маленькие красные угольки.
– Ну, и здоров же ты спать!– покивал головой, стоящий над ним друг и товарищ Гришка Табакин.
С трудом, понимая. Где он находится, Петр потер глаза, вставая с нар. Только сейчас до него начала доходить мысль, что и прощание на вокзале с Акулиной, и знакомство с Табакиным ему приснились.
– Который час?– спросил Петр, шаря по земляному полу в поисках автомата.
– Светает! Твоя смена заступать в караул.
– Сейчас!
Выходить в сырость не хотелось. От мысли, что его ждет на улице, где еще лежал снег, вперемешку с липкой грязью, тело пробила крупная дрожь.
– Все нормально?– уточнил он, надевая на плечо автомат.
– Только холодно,– рассмеялся Гришка, усаживаясь на его место,– погода такая, что хороший хозяин собаку не выгонит.
– Служба…– протянул Петр, покидая натопленный барак.
В грудь ударил ледяной ветер, пытаясь повалить с ног. Телогрейка не спасала. По груди забегали мурашки. Кирзовые сапоги провалились в грязную мутную жижу, поверх которой плавали комья сырого серого снега. В портянках захлюпало. Тяжело ступая, борясь с налипающей на обувь глиной, Петр вышел к невысокому деревянному забору, туго обтянутому колючей проволокой.
Полевой лагерь 100-й стрелковой дивизии был расположен в угрюмом густом лесу недалеко от самой Вологды, недалеко от Кубинского озера. По правую сторону от него возвышались узкие пологие холмы, чем-то напоминающие Петру его родные меловые. Он помнил, как совсем еще маленькими детьми, они с друзьями бегали собирать малину под Масловку, где белыми глубокими промоинами, поросшие жиденькими соснами, их встречали, как им тогда казалось, самые настоящие горы.
На посту было тихо и спокойно. Ветер начинал стихать. Холодная оторопь, какая бывает, когда выходишь из тепла на улицу, поутихла. Подерягин размялся, легкими движениями рук, разгоняя тепло по телу.
Прямо перед ним сплошная стена, казавшегося в предрассветных сумерках черным, леса. Чуть левее узенькая тропинка, по которой солдаты их части ходили в деревню за домашним молоком и женским вниманием.
Надо бы письмо домой написать…Подумалось Петру, и он тут же решил. Что едва сменится, то непременно возьмется за это дело. Мысль о доме согрела, и мелкая белая крупа, то и дело сыпавшаяся с неба, уже не мешала.
– Рядовой Подерягин!– лейтенант Зубов показался откуда-то из-за спины. От холода его неприкрытые фуражкой по-юношески оттопыренные уши покраснели, нос стал сизым, а губы едва шевелились. Если солдатская телогрейка не спасала от пронизывающего ветра, то тоненькая шинелька и подавно. Полы ее были вымазаны грязью, а на сапоги налипла кусками глина.
– Я, товарищ лейтенант!– Петр попытался встать «смирно», но у него это плохо получилось.
– Заступил на пост?– дуя на замерзшие пальцы, зачем-то уточнил Прохор.
– Так точно, товарищ…
– Ладно-ладно! Не кричи уж…Побудим всех…– лейтенант оглянулся на барак, сквозь щели в котором парило теплом и виднелся свет буржуйки с придремавшим возле нее Табакиным.– Тут дело такое, Петр Федорович…– замялся Прохор.– ЧП в городе случилось…Меня, только что вызывал комдив и рассказал. Из Вологодского СИЗО сбежали двое опасных рецидивистов, возможно уже вооружены. Так как у нас оружие и все такое…Надо б поглядывать!– то ли приказал, то попросил со значением Зубов, у которого совсем не просто складывались отношения с личным составом, многие мужчины из которого годились ему в отцы.
– Есть поглядывать!– кивнул Петр.– Вы б пошли погреться,– кивнул Подерягин на барак, наблюдая как неловкими замерзшими до крайности пальцами лейтенант пытается раскурить папиросу.
– Да, да…– согласился Зубов.– Пожалуй, пойду, подремлю. Скоро на фронт…– зачем-то вспомнил он, уходя в барак, гордо носящий звание казармы. Подерягин снова остался один. От нечего делать решил пройтись вдоль забора, мысленно начав писать письмо домой. Что он расскажет жене? О том, что формируют их в поле? Кормят сухпайком ? И постоянно холодно? Или то, что скоро на фронт? Что командир у них хороший?
Петр повернулся назад, снова посмотрев на сгорбленную спину молодого лейтенанта, который обивал сапоги на пороге дощатого сарая.
