а ее женскую красоту пожалел муж. С тех пор она только отдает приказания и следит за тем, как они выполняются. Сразу поправилась, похорошела. Нынче о ней можно сказать — баба в теле. А муж похож на мальчишку. Хоть и крепыш, да черты лица тонкие, чистые. Если не знать, можно принять за мать и сына, увидев их рядом.
Да, изменилась внешне Хоборос, но ее по-прежнему зовут Каменной Женщиной. Каменная она и есть — величава, как статуя, бесчувственна к чужой беде и жадна, жадна непомерно. Богатство растет с каждым днем, а ей все мало. Теперь она уже старается не для себя — для своего соколика. Когда он рядом — цветет Хоборос, а уйдет в лес или на Лену — мрачнеет, злится, гоняет своих рабов, топочет на них ногами.
Стучат колеса по плотной, укатанной дороге, всхрапывают кони. Впереди, на кучерских козлах — молодой хозяин Кыталыктаха. Он отложил кнут, лишь негромко посвистывает — почуяв запах ровной конюшни, лошади бегут сами. Хорошо на душе. Любуется он своими владениями, бескрайними и изобильными.
Хоборос нарочно повсюду возит его с собой. Хочется ей, чтобы муж поскорее входил в дело, надоели ей бразды правления, передать бы их в надежные мужские руки.
А Василий и кататься с ней не отказывается, и вроде бы спрашивает о разных хозяйственных разностях, но чувствует Хоборос — неинтересно ему все это. Не радует его прибыль, не огорчают убытки. Недоумевает Хоборос, но не сдается — таскает его за собой и к купцам, и на острова, где в разгаре сенокос, и к должникам за маслом, как сегодня. А Василий вечно забывает, куда и зачем они едут. А вступает Хоборос в переговоры с деловыми людьми — отходит в сторону, словно это его совсем не касается.
— Ага! На моем лугу чужие коровы! Лентяя Мики. Ах, старый мошенник, думает, раз ночь, никто не увидит! — спугивает она думы Василия. — Ну, погоди у меня!
Коров старика Мики узнать нетрудно. Обе они рыжие и совершенно одинаковые. Весь наслег[3] знает этих коров.
Василий улыбнулся. Он частенько бывает у Мики, когда ходит на охоту. Как-то возвращался из дальнего леса, увешанный дичью. Устал донельзя и пить захотелось, вдруг видит — юртенка. Зашел воды попить, а застрял на два часа — больно занятным оказался старик. Понравилась Василию и его семья — бойкая, смешливая Олексас и кудрявый ласковый Нюку — сын Мики от первой жены. Жила эта троица, как все бедняки — вечно им чего-либо не хватало, но не переводились в юрте шутки и улыбки. Василию полюбились неунывающие люди. Летом их дома не найдешь — сено косят, рыбу ловят в речке. Василий и вчера видел, как они таскали на спинах к юрте сено.
— Гм… По-моему, там как раз изгородь, коровы на Мининой стороне, — отозвался Василий присмотревшись.
— Ну и что? Трудно, что ли, им голову сквозь жерди просунуть? Подумай-ка, сколько саней сена они сожрут, обойдя вокруг?!
— Да какой резон им голову просовывать, если трава есть и по ту сторону изгороди.
— Какая там трава! Разве у Мики трава? Они давным-давно ее вытоптали и сжевали, эти коровы. Я Мики насквозь вижу. Он нарочно так делает. Еще в хлеб их загонит. Сам продал мне свою землю и злобствует. Вечно мое добро ему глаза мозолит. У него отобрано, что ли? Да если б не я, они бы все с голоду подохли. Жену его выкормила, сына растила, пока он бездельничал, землю свою в пустошь превращал. Там и теперь ничего не растет. Зря я ему за этот надел корову дала, молодую, стельную — вон уже две у него! Пристал — купи надел, дай корову, не выживу… Обижается, что не дала Олексас приданое. А за что ей давать, потаскухе? Вышла за сопливого старика, чтобы бегать направо и налево… Небось еще и обо мне всякую несусветицу плетут… Наслушался, а?
— А ты как думаешь? Отняла за бесценок землю и думаешь — тебе спасибо скажут? — вырвалось у Василия.
Его неприятно поразил тон, которым Хоборос говорила о своей бывшей батрачке. Самому ему никогда в голову не приходили такие мысли об Олексас, он и не задумывался никогда, почему она вышла за Мики — настолько дружно жила эта необычная семья.
— Если хочешь знать, то она, наверное, от твоих оскорблений к старику сбежала, — добавил он.
Хоборос была ошарашена. Никогда не слыхала от мужа таких резких слов. Правда, давно замечала, что Василий душевно как бы сторонится ее, а когда она пытается поговорить начистоту, отмалчивается или отшучивается, но такого разговора между ними еще не было. Что же случилось? Чем околдовали его старик и разбитная батрачка? А может, все дело в ней? От этих мыслей Хоборос стало зябко.
— Друг мой, с чего тебе вздумалось за них заступаться? — как можно мягче спросила она.
— Кто же еще пожалеет бедных людей, — хмуро произнес Василий.
— Пожалел… Так ты их пожалел? — вскинулась Хоборос. — Своих врагов пожалел! Да они во сне нас в гробу видят. Тонуть будешь — хворостину не протянут! У этого нищего все богатые люди — сволочи. Хоть князь, хоть поп — все едино. А запасы кончатся — к кому пойдет? К тому же князю или попу. Или к тебе. Поможешь ему, а он через пять лет скажет, что ты его ограбил. Вот каков этот Мики! Мутит людишек, на бунт подговаривает. Думаешь, не знаю? С сопляком, сыном Ланкы против меня ополчаются. Дурачье. А ты знаешь, за кого заступаться, — она язвительно захихикала. — Слыхала я, Олексас на тебя глаза пялит, как полоумная. Старик, наверное, уже никуда не годится. Она девка расторопная, кого хочешь на крючок поймает.
Да и ты сам хорош, нюхом чуешь, где поживиться можно.
Вот уже полтора года терзает Хоборос Василия беспричинной ревностью. Сначала он пробовал переубеждать ее, но быстро понял, что это бесполезно, и перестал возражать ей. Когда она заводила любимую «песню», он хмуро и надолго умолкал. Не знал, что тем самым еще больше растравлял воображение Хоборос: раз молчит, значит, нечего сказать, в самом деле виноват!
Опять о том же… Как не стыдно ей оскорблять своими подозрениями, так унижаться. Василий гневно хлестнул лошадей. Рысаки понеслись вскачь. Впереди из легкого марева выплывал огромный черный дом без единого огонька. Казалось, не бричка мчится к нему, а он сам движется ей навстречу. Из-за рощи поднималось раннее летнее солнце. Последнее усилие разгоряченных коней — и экипаж влетел в распахнутые ворота.
— Я
