по суду оттяпать, если бы не я. «Эта женщина без роду, без племени, знать ее не знаем и знать не хотим. Выросла при нас, как гриб при дороге, неизвестно чья, и требует еще». Так сказал я тогда. Ты этого, Хоборос, не забывай! Ты, конечно, богата. А кто тебе помог? Федор…
— Замолчи! Распустил язык. Зачем болтаешь чепуху при ребенке? — зло сверкнула глазами Хоборос.
— Говорю тебе, учи ее, — продолжал захмелевший князь. — Помнишь, что ты сама толковала, когда я помогал дьячку открыть школу?
«Человек — как глина, учением из него можно вылепить что угодно». Жаль дьячка — светлая была голова.
— Нашел о чем тужить. Другой на его месте разбогател бы в два счета, а он даже себя прокормить не смог и с голоду умер.
— А почему ты, Хоборос, не устроила настоящей свадьбы? Разве это свадьба сорокалетней женщины, впервые выходящей замуж? Хоть раз накормила бы до отвала своих рабов. Или в парне сомневаешься? Может, и права, зачем верить молодому, да еще красивому… А может, тени умершего отца боишься? Повеселилась бы хоть раз в свое удовольствие!
Хоборос, видимо, не нравятся слова Федора, она то краснеет, то бледнеет от злости. Так все было хорошо, и вот испортил этот мужлан. Говорит не прямо, а с подковыркой: вроде и сочувствует, и радуется за тебя, а на самом деле даже не пытается скрыть издевку. До сих пор не может простить, что двадцать лет назад Хоборос пренебрегла им.
— Не кричи, — наклонилась она к уху князя. — Приезжий человек услышит. Зачем ему все знать.
Князь Федор вскочил как ужаленный.
— Приезжий услышит? Лишь о нем и думаешь? А его давно уже и нет. Заскучал с нами, прогуляться пошел! Поп ему интереснее молодой жены. А ты и поверила, что ему нужна. Добро твое ему нужно, чтобы жить, ни о чем не заботясь.
Нюргуна, наскоро поев, выбежала во двор.
Чего только она сегодня не наслушалась. Князь Федор тоже вот о матери. А что он хотел сказать, на что намекал — не сразу поняла Нюргуна.
— Ты человек городской, а сюда согласился ехать. Это хорошо! — послышался из сумерек поповский бас. — Здесь образованные люди нужны… Порядочные люди нужны… Нет порядочных людей. Теперь нас будет двое…
Рядом со священником по усадьбе шагал молодой человек с приветливым, открытым лицом, одетый по-городскому: белая рубашка навыпуск подпоясана ремешком, на ногах поскрипывают сапоги. Вот за кого выходит тетя, вот кому вручает она Кыталыктах. Нюргуна отшатнулась. Священник и теткин жених неторопливо прошли мимо.
— Бабушка! — Нюргуна вбежала в юрту, где жили батраки, и бросилась к Боккое. — Почему мне все говорят неправду? Моя мать жива, сегодня Мики говорил'. Князь Федор говорил, что она просила свою долю богатства, только ее обманули. Князь Федор сам сказал! Где она, я хочу найти ее, я сейчас же поеду искать!
— Тише, тише, пташка моя, не кричи… Не кричи и не плачь! Это правда, жива Прасковья, только где она, никто тебе не скажет. Никто не знает! Ты подрасти сначала, потом разыщешь…
— Я все поняла, бабушка… Они ее обманули, потому она ушла.
— Кто обманул?
— Тетя… и князь Федор. Он сам признался… Спроси у него! Он и тебе скажет!
— И, дитя мое… Правду такой человек не скажет. Я и сама знаю, что обидели Прасковью.
Трудно ли обидеть сироту. Ты о матери плохо не думай. Болтают — согрешила… Это не их ума дело. — Лицо старухи озарилось мягкой улыбкой. — Ни на кого из Таскиных не была похожа, словно и не из их рода. Добрая, ясная душа… Я в те годы совсем нищая была, так она, когда ни придет, всегда с гостинцем. Такое не забывается… Бывало, обнимемся, да и грустим вместе… Нет, режь меня на части — худого слова о Прасковье не скажу. И ты… Встретишь ее — приласкай, пусть даже с нищенской сумкой вернется, а ты на золотом троне будешь сидеть.
Боккоя пытливо взглянула в лицо девочки.
— У меня, бабушка, откуда золотой трон возьмется?
— Не бойся, бедной не будешь.
— Батюшка сказал, все забирает себе тот приезжий человек.
— Не все… Не все! Скот да постройки — не главное. Есть добро и другого сорта. Для тебя его Хоборос копит. Придет срок — целый город купить сможешь. Ты тетку не зли и не обижайся, когда кричит. О тебе она заботится…
— О чем ты, бабушка?
— Тсс! Это тайна. Не проговорись, — зашептала старуха. — Есть клад. Золото, много золота. Лежит до поры, есть не просит. Ты не ищи, сам найдется. Если не от Хоборос, от меня получишь. Как-то мать твоя мне сон рассказывала: «Привиделось мне, будто ты взяла у меня маленькие ножницы и не хочешь вернуть». Я тогда не поняла, я всегда недогадливая была — а это Прасковья тебя в виду имела.
Ей уже срок подходил, она и намекнула, что хочет мне своего ребенка отдать… — Боккоя смахнула слезу и замолчала, уставившись в угол.
Видно, припомнилось ей все сразу: и молодость, и Прасковья, и отец Прасковьи Яков, брат Байбаса. Когда богач прогонял гостей, то шли ночевать к его брату. У Якова и было-то всего две-три коровы, но он никогда не жаловался на судьбу, был весел и отзывчив.
— Бабушка, а какова была она с виду?
— Красивая была. Рослая… Вон на том столбе ее метка.
Нюргуна бросилась в угол юрты. Ее мать стояла здесь, касалась этой стены! Поднявшись на цыпочки, очистила зарубку. Ее мать была высокой, выше даже, чем Хоборос!
II
Короткая летняя ночь распростерла над землей белые крылья. Светло — как ранним вечером. Но все живое давно спит глубоким сном: не слышно мычания коров, затаились в гнездах говорливые птицы. Даже трава, кажется, спит — неподвижны поникшие стебли. Угомонились комары. Только легкое тарахтение брички нарушает тишину.
Это возвращаются с данью от дальних соседей Василий Макарович и Хоборос.
Днем их и не увидишь. Не любит учитель показываться на людях, да еще с женой. Зато ночью он с удовольствием объезжает свои владения. Удобная повозка, быстрые лошади, хорошая дорога, чистый воздух — что еще нужно человеку для отдыха и раздумий!
Хоборос теперь не жнет и не косит. Как-то в первые недели супружества увидел ее Василий на поле с серпом в руках, в старой поддевке, красную и потную. Удивился и огорчился. Спросил: «Почему сама мучишься — хлеба тебе не хватает?» Умная женщина сразу сообразила, что он хотел сказать. Не достоинство госпожи,
